Неизвестный Байконур. Сборник воспоминаний ветеранов Байконура
Шрифт:
Я снова вышел из автобуса. Ракета по-прежнему стояла в облаке белого тумана, парили дренажи, откинутые фермы обслуживания лежали параллельно земле по обе стороны от ракеты. С нулевой отметки из динамиков громкоговорящей связи доносились какие-то неразборчивые доклады и команды. Время тянулось невыносимо медленно, и холод снова стал забираться под куртку.
— Сейчас фермы будут сводить. — Это подошел сзади Всеволод Штерин — начальник телевизионных средств полигона.
— К заправленной ракете?
— А что делать?
Прошло уже около получаса с момента выключения двигателей.
Наконец
Пока я размышлял на эту тему, фермы уже почти приняли вертикальное положение. Но едва только они коснулись корпуса ракеты, раздался оглушительный скрежещущий треск, и в небо ушел косой дымный след, в конце которого вспыхнул оранжевый купол. Это сработала САС — система аварийного спасения, которая увела корабль вверх и в сторону от старта. Кресло с «космонавтом» отстрелилось от корабля и повисло на стропах, а сам корабль, повернувшись носом к земле, угрожающе нацелился в самую середину стартовой системы, где парили дренажи подземных емкостей жидкого кислорода…
Я инстинктивно пригнулся и прикрыл глаза, ожидая чудовищной вспышки и всего остального, во что как-то не хотелось верить. Но вместо этого корабль скрылся за решеткой градирни, и оттуда донесся только глухой железный удар о бетон.
Зато на самом старте вдоль корпуса обезглавленной ракеты весело побежали струйки горячего керосина. Как рыжие лисички, они проворно перепрыгивали с одной площадки обслуживания на другую, превращаясь внизу в рваные дымные лохмотья.
Я даже невольно попятился. Первое, что пришло в голову — это мысль о необратимости того, что начиналось сейчас на старте.
Я уже знал, чем все это должно закончиться.
— Ну… Это уже совсем ни к чему, — негромко проговорил за моей спиной Штерин. — Совсем ни к чему… — Он положил мне руку на плечо. — Давай-ка вниз. В мой КУНГ, хоть от железа спасет.
Но не успели мы сделать и шага, как на самом верху ракеты возникла оранжевая вспышка и раздался громкий удар. В разные стороны полетели куски корпуса, лохмотья площадок и ферм: брызгалось искрами горящее в кислороде железо, звонко лопались бортовые баллоны управляющего давления.
Это рванула сравнительно небольшая третья ступень. А ведь ниже были расположены гораздо более крупные центральный и четыре боковых блока, в которых сосредоточена практически вся заправка керосина и кислорода. Несмотря на острое чувство страха, мы все же поднялись по обратному скату, перешли дорогу и почти приблизились к колючей проволоке, ограждающей территорию 31-й площадки. Отсюда нам была видна нулевая отметка. Нелепый обрубок ракеты, торчавший между двумя тонкими мачтами молниеотводов, напоминал
И тут в глаза плеснуло нестерпимым солнечным сиянием. На месте старта мгновенно возник ослепительный оранжевый шар, стремительно увеличивающийся в размерах. Раздался упругий двойной удар — тту!! ттун-н-н! — от которого дважды дрогнула земля. В лицо пахнуло жаром, и упругий кулак горячего воздуха швырнул меня на землю…
…Через некоторое время я ощутил себя бегущим с невероятной скоростью выше по склону холма, причем сердце неистово стучало изнутри по ребрам, а пятки почти колотили по затылку. Земля вокруг звенела от падающего железного лома. Я оглянулся. Огромная черная туча распухала над стартом, из нее вываливались мелкие и крупные фрагменты стартового сооружения. Воздух, как во время салюта, мерцал от десятков тысяч мелких осколков разнесенного в пыль корпуса. Какая-то труба, закопченная и изогнутая, брякнулась неподалеку. Снег сразу же почернел, подтаивая по ее контуру. Бортовой шар-баллон, как чугунное ядро, потерявшее Мюнхгаузена, зарылся в песчаный бархан. Удушливо пахло горелой изоляцией, сгоревшим керосином, жженым железом.
Когда железный дождь прекратился, я выглянул из деревянного КУНГа, куда мы заскочили со Штериным. На старте бушевал огонь, все новые порции дыма пополняли висящую над ним тучу. Вдали, чуть ближе к нам, показалась цепочка бегущих людей — остатки стартовой команды, точнее — стартового расчета. Как потом выяснилось, после взрыва нижних блоков огонь и дым фукнули по старым кабельным каналам прямо в пультовую, свет погас, броневые двери пришлось открывать вручную и в полной темноте выбираться по аварийному выходу. Сейчас они бежали кто в одном кителе, кто в наспех наброшенной куртке. Я узнал Мишу Червонцева, моего однокашника по училищу. Он трясся то ли от холода, то ли от шока, поминутно оглядывался и бессвязно бормотал ругательства. Всех «погорельцев» распихали по КУНГам и автобусам, приводя в чувство кого чаем, кого кофе, а кого спиртиком. Когда Мишка стал меня узнавать, я его спросил:
— Ну, чего там у вас произошло?
— А х-х-х… его знает! Там много чего было! Пойди разберись! Видишь, что там творится? — Он сплюнул, и глаза загорелись бешеным блеском. — Я бы, трах-тарарах, посадил бы этих козлов голой ж… прямо на «нужник», пусть бы оттуда смотрели!
И было непонятно, кого Мишка имеет в виду: то ли тех, кто конструирует такие ракеты, то ли тех, кто заставляет их пускать, то ли тех, кто на все это собирался смотреть из-за «красной стены»…
Через полчаса пришел автобус и увез «пускачей» на жилую площадку.
На старте постепенно все выгорело, и осмелевшие пожарные добивали огонь струями пены. И только на самой верхушке уцелевшей заправочной мачты, нелепо торчавшей в небо, упорно трепыхался красноватый клочок пламени. Уезжая, я подобрал с земли осколок корпуса величиной с ладонь. Такими осколками, как оспой, был усеян весь снег вокруг старта. Но именно в этот кусочек дюраля страшной силой взрыва был буквально вчеканен изуродованный обломок тонкой трубки из нержавеющей стали. И никакими усилиями невозможно было разъединить эти обломки.