Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Уральский Марк Леонович

Кое-что из новой русской литературы я читал. Знаком и с классической русской литературой. Читал Толстого, Достоевского, Горького и Чехова. Знаю, что русская литература гениальна и могуча, но правильной оценки ей дать не решаюсь. Я недостаточно для этого авторитетен. Имела ли на мое творчество влияние русская и вообще иностранная литература — не думаю.

В заключение своей беседы с русским журналистом Льюис рассыпался похвалами необыкновенному шведскому радушию и хлебосольству, утверждая, что ничего подобного он «никогда и нигде не встречал». И.М. Троцкий, неизменно певший дифирамбы скандинавским странам, особенно Швеции, с явным

удовольствием процитировал характеристику, данную нобелевским лауреатом как этому северному королевству:

Вот уж доподлинно счастливая страна «молочных рек и кисельных берегов», — так и Скандинавии в целом:

Это и впрямь «санаторий Европы».

Напомнив еще раз читателям, что Синклер Льюис простой и доступный человек, И.М. Троцкий на сей оптимистической ноте поставил точку в своей статье. На закате своей жизни, став гражданином США и проживая в Нью-Йорке, И.М. Троцкий, регулярно публикуя свои воспоминания о людях и встречах, ни разу, как это ни странно, не упомянул такое важное в плане истории русско-американских культурных контактов событие, как его интервью с Синклером Льюисом.

Что касается самого американского писателя, то пережив свою славу и, увы, окончательно спившись, он скончался в 1951 г. в Италии от сердечного приступа.

Нобелевские дни Ильи Троцкого: «Буниниана» (1933)

Итак, в берлинский эмигрантский период И.М. Троцкий заявил себя в особого рода области подвижнической деятельности — он стал ходатаем по делам русских писателей в изгнании. Конечно, это была не «должность» в какой-либо из эмигрантских общественных организаций, а «миссия», осознаваемая им как долг или личное обязательство перед русской литературой.

В эти годы, будучи в самом расцвете сил, И.М. Троцкий, активно подвизался во многих сферах деятельности, в том числе и на поприще прославления русской литературы. Впоследствии, когда «пришло время собирать камни», он как одно из самых ярких событий своей жизни вспоминает именно «нобелевские дни»¹⁸⁷ двух последних месяцев 1933-го. В Стокгольме тогда чествовали первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе Ивана Алексеевича Бунина.

И вот, 15 сентября 1950 г. свое первое после более чем десятилетнего перерыва письмо к Вере Николаевне Муромцевой-Буниной он начинает с напоминания:

Дорогая Вера Николаевна! Прочтя мою подпись, вероятно, вспомните и меня. Воскреснут перед Вами, быть может, и невозвратные стокгольмские дни, когда мы вместе праздновали получение Иваном Алексеевичем Нобелевской премии. Увы, много воды с тех пор утекло и много тяжкого пережито¹⁸⁸.

«Нобелевские дни» Бунина занимают в жизни и памяти Ильи Троцкого особое место еще и потому, что это был и его личный триумф: своими статьями в парижской газете «Последние новости» и рижской «Сегодня»¹⁸⁹ он дал старт последней «избирательной кампании» в пользу Бунина, которая через три года завершилась триумфом.

Бунин и его домочадцы уже жили тогда на юго-восточном курортном побережье Франции — Лазурный берег, Cote d'Azur. В старинном городке Грасс они арендовали виллу «Бельведер», на склоне горы, покрытой оливковыми зарослями и виноградниками. В декабре 1930 г. мирное течение жизни в этой обители Бунина нарушили статьи Ильи Троцкого и вести из Стокгольма.

Именно тогда

«вдруг» забеспокоилась русская диаспора, завязалась активная переписка. Галина Кузнецова записала в дневнике об «оглушившем их известии»: писатель объявлялся «самым вероятным кандидатом на будущий год». В публикации И. Троцкого «Среди нобелевских лауреатов (письмо из

Стокгольма)» довольно подробно описывалась церемония вручения Нобелевской премии 1930 г., излагались забавные подробности о речах Э.А. Карлфельдта и С. Льюиса, лауреата премии по литературе, и только затем шло сообщение о том главном, ради чего ведущая газета русского Зарубежья, прежде не демонстрировавшая интереса к знаменитой шведской премии, поместила материал своего стокгольмского корреспондента¹⁹⁰:

И.М. Троцкий сообщал, что он,

Оказавшись случайным гостем на нобелевских торжествах, <благодаря> любезности президента стокгольмского союза иностранной печати, Сержа де Шессена, не преминул воспользоваться личными знакомствами, чтобы прозондировать почву относительно планов на получение премии представителем русской литературы. К сожалению, я не вправе назвать имен моих информаторов. Могу лишь засвидетельствовать, что мнение этих лиц являются решающими в нобелевском ареопаге.

— Синклер Льюис, — рассказывал мне один из членов Нобелевского комитета, — вероятно, изумится, узнав, что самыми серьезными его конкурентами в этом году были Бунин и Мережковский. Если русская литература до сих пор еще не удостоена премии, то в этом меньше всего повинны ее творцы. Нобелевский комитет и Шведская академия давно оценили величие русской литературы. Кто у нас не знает и не любит русскую литера-туру? <...>

Наше несчастье в том, что не один из активных членов комитета не владеет русским языком. Мы принуждены судить о русской литературе по переводам, и мне не нужно подчеркивать, что даже самый идеальный перевод далек от подлинника.

Наш референт по русской литературе, профессор-славист Копенгагенского университета Антон Карлгрен обратил внимание Нобелевского комитета на последний роман Ивана Бунина¹⁹¹, охарактеризовав его как крупнейшее художественное произведение последних лет. Мы бросились было искать этот роман в немецком или французском переводе, но, увы, не наш

Пусть вас не изумит, если я скажу, что среди членов комитета большинство за присуждение премии русской литературе. <...> Профессор Лундского университета Сигурд Агрелль официально предложил Комитету Бунина и Мережковского в качестве кандидатов, не решаясь, однако, дать предпочтение одному перед другим. Комитет оказался в тяжелом положении. Что делать?

Неделей позже на свет появилась статья в газете «Сегодня», где напрямую задавался вопрос «Получат ли Бунин и Мережковский Нобелевскую премию?» Выбор периферийной (в отличие от «Парижских новостей») газеты для подобного риторического обращения к русской эмигрантской общественности был обусловлен политикой ее редакции. «Сегодня» активно

участвовала в общей дискуссии, развернувшейся относительно того, будет ли премирован кто-нибудь из русских писателей, и если да, то кто именно. В числе наиболее вероятных претендентов тогда назывались И.А. Бунин, Д.С. Мережковский и М. Горький. И хотя газета напрямую не выражала своих симпатий, по ряду причин можно не сомневаться в том, что они были на стороне Бунина¹⁹².