Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение
Шрифт:
ГОЛОСА. Что?! Он?! Издевательство?! Как?!
МАКАРОВ. Спокойней, спокойней, товарищи! Именно издевательство! Причем издевательство гнусное!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮФЩИЙ. Вы, пожалуйста, приведите факты, товарищ майор.
МАКАРОВ. Факты? Что ж, это мы можем. В день свадьбы, когда его невеста Кира ждала счастья и радости, он позвонил к ней и сказал: «Ты ко мне не приезжай, я тебя не люблю. У меня есть другая женщина, у меня от нее ребенок, а с тобой я просто проводил время!»
ГОЛОС. Не может быть! Это зверство!
МАКАРОВ. А вы его самого спросите. Пусть
Семен медленно поднимается. Он долго стоит молча, не в силах произнести ни слова. В кабинете настороженная тишина. Слитно, как из репродуктора, установленного на спортплощадке, льются слова песни: «О Сталине мудром, большом и любимом, счастливые песни слагает народ!»
СЕМЕН. Да, я сказал Кире именно эти слова...
МАКАРОВ. Вот пожалуйста! Сам сознался, никто его не принуждал! И у меня еще одно сообщение есть, но только Иванов должен покинуть кабинет на время этого сообщения...
СЕМЕН медленно выходит из кабинета.
Так вот, Иванов, товарищи, занимается распространением вредных слухов, сеет недоверие к органам МГБ и, как это ни странно, находит сторонников в вашей среде. Я хочу назвать некоторые фамилии: Харютин Леонид, Ялицын Александр, Барсова Надежда. Хорошо, что этих товарищей тоже пригласили сюда. Они считают себя, как я слыхал, друзьями Иванова...
ВИКТОР. Вы забыли, майор, сказать еще про одного человека, который считает себя другом Иванова.
МАКАРОВ. Это про кого же?
ВИКТОР. Про меня.
МАКАРОВ. Что?!
ВИКТОР (поднимаясь). Я в партию вступил в сорок первом году, в октябре месяце под Москвой, в окопах. Я свято верил в то, что контр-адмирал Иванов арестован правильно. Теперь я не верю этому!
МАКАРОВ. Вы, случаем, не дерябнули малость?
ВИКТОР. И я буду писать в ЦК партии!
МАКАРОВ. О чем?
ВИКТОР. О том, что генерал Греков рассказывал мне, когда и где он вручал Семену Иванову боевые медали, заработанные им на фронте кровью!
Картина вторая
Кабинет Попова. В кабинете П О П О В и И В А Н О В. Перемена, происшедшая с Ивановым после первой сцены, очевидна: он похудел и почти весь седой.
ПОПОВ. Неужели ты не можешь понять: твои показания нужны партии!
ИВАНОВ. Врешь!
ПОПОВ. Не «врешь», а «те»!
ИВАНОВ. Вот именно — соплив ты еще меня на «ты» называть...
Попов замахивается на Иванова. Тот усмехается. Попов опускает руку, выходит из-за стола, прохаживается по кабинету, включает ненароком радиоприемник, стоящий на столике, у зарешеченного окна. Звучит голос Левитана, читающий последние известия. Он рассказывает об успехах донецких шахтеров, о начале полевых работ, о строительстве новой доменной печи в Кривом Роге. Попов оборачивается и видит, что Иванов слушает эти слова напряженно, со слезами на глазах. Попов сразу же выключает приемник.
ИВАНОВ. Оставь.
ПОПОВ. Может, оперетку найти?
ИВАНОВ. У меня ж под Кривым Рогом легкое продырявили в сорок третьем. Там же
ПОПОВ. Разжалобить хочешь?
ИВАНОВ. Всю ночь мечтал. Дай радио послушать...
ПОПОВ. Подпишешь признание?
ИВАНОВ. Эх, ты...
ПОПОВ. Хороша старая гвардия. Ничего не скажешь. Ослиное упрямство, а сообразительности — никакой. Да пойми, Иванов, не ты, как личность, нам нужен! Ты нам нужен как общественное явление!
ИВАНОВ. Никогда не думал, что я — общественное явление. Всегда себя считал просто человеком.
ПОПОВ. Ну и напрасно. Просто человек — не та категория, о которой надо думать. Надо обобщать события, подниматься до выводов — вот что надо.
ИВАНОВ. Ох, как здорово! Просто дух захватывает.
ПОПОВ. А сарказм твой неуместен. Я с тобой говорю искренне, не как следователь, а как коммунист с коммунистом...
ИВАНОВ. Не хами, сволочь!
ПОПОВ. Что?!
ИВАНОВ. Ты меня вражиной называть можешь, я твой враг, это точно! Я твой смертный враг, Попов, ты меня бойся, потому что я — коммунист, а ты — мразь! Ты обречен, понимаешь?! Поэтому ты и вертишься: то меня кнутом хочешь взять, то пряником с чаем. Не выйдет!
ПОПОВ. Ничего не скажу: Цицерон! А ведь красивыми речами ты свой эгоизм прикрываешь, Иванов... Ты ведь прекрасно понимаешь, что твой процесс и твои показания не мне нужны, а нашему народу, нашему общему делу.
ИВАНОВ. Мои ложные, клеветнические показания нужны нашему общему делу? Ого! Ну и логика!
ПОПОВ. Не прикидывайся ребенком! Ты что, не знаешь, как много добра нам принес тридцать седьмой год? Мы тогда каленым железом выжгли всю сволочь!
ИВАНОВ. А сколько невинных пострадало? Сколько ошибок было?
ПОПОВ. Ошибок? Это тебе кто сказал... А? Про ошибки-то?
ИВАНОВ. Сталин.
ПОПОВ. Врешь! Сталин про перегиб сказал... А перегиб — это не ошибка, Иванов! Это — перегиб!
ИВАНОВ. Понял.
ПОПОВ. Вот то-то и оно! А все равно упрямишься. Твои показания принесут пользу стране. Мы еще раз покажем обострение классовой борьбы по мере продвижения вперед, понимаешь?! Это смобилизует народ!
ИВАНОВ. Точно?
ПОПОВ. Конечно. И ты лишнюю специальность приобретешь: станешь сценаристом, пока мы здесь будем работать и писать твои показания. Потом получишь срок и — пожалуйста, занимайся приключенческой литературой. В камере я тебя поднатаскаю на сюжетных ходах! (Весело смеется своей шутке.) А сейчас пойми: не мне твои показания нужны. Не мне!
ИВАНОВ. Слушай, Попов. Вот ты о пользе государству говоришь. Сделай настоящую пользу, помоги мне связаться со Сталиным. Если тебя кто-нибудь заставляет из меня вытягивать показания, мы тому человеку вместе голову сломим, поверь мне...
ПОПОВ. Ты что — уже готов? Тронулся помаленьку? Я ж тебя за такое предложение заморю.
ИВАНОВ. Ты мою правду не заморишь.
ПОПОВ. И правду тоже заморю!
ИВАНОВ. Правда — бессмертна...
ПОПОВ. Бессмертна, говоришь? Так помоги этой бессмертной правде, Иванов. Тебя об этой помощи прошу не я, Сталин требует!