Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение
Шрифт:
СЕМЕН. Что? Да, да, читай.
НАДЯ. С завистниками не водись, со скупцами не общайся, с глупцами не спорь, с лгунами дел не веди, со вспыльчивыми людьми вина не пей, с женщинами... Э-э-э (Быстро читает, проглатывая слова.) С женщинами слишком много времени не проводи...
СЕМЕН. Что? Я не слышу.
НАДЯ. Да это я так... Что-то горло пересохло.
СЕМЕН. Хочешь квасу? Я хлебного квасу купил пять литров.
НАДЯ. Спасибо, не хочется. Уже прошло горло. Так вот: тайну свою никому не открывай, никого не хвали так, что если б пришлось осудить, ты б не мог
СЕМЕН (как бы очнувшись) . Ну-ка еще раз прочти, пожалуйста...
НАДЯ. Никого не хвали так, чтобы потом не мог осудить, и никого не брани так, чтоб потом не мог похвалить.
СЕМЕН. Удобная формулировка. Этому Кабус Намэ у нас в профкоме работать...
НАДЯ. Что, перерыв?
СЕМЕН. Пожалуй.
НАДЯ. Перекусим?
СЕМЕН. У меня нет ни черта...
НАДЯ. Я пельменей захватила. А Ленька с Сашей должны принести сыру и масла.
СЕМЕН. Ты думаешь, Ленька придет?
НАДЯ. Обязательно.
СЕМЕН. Я его отсюда выгоню.
НАДЯ. Кабус Намэ учит: сначала выслушай, потом убей.
СЕМЕН. Я серьезно, Надя.
НАДЯ. Я тоже.
СЕМЕН. Будь я на его месте, ни за что бы не воздержался. Я мог бы выступить или против меня, как Виктор, или — за, вроде тебя с Сашей. Но только я бы не воздержался. Это трусливо: воздержался. От иезуитов идет «воздержание, и еще раз воздержание»!
НАДЯ. Что ты кипятишься? Тебя избрали комсоргом, несмотря на то что воздержался Ленька с Виктором, и ты дал самоотвод. Значит, ребята тебе верят. За что же ты сердишься на Леньку? Каждый волен иметь свою точку зрения.
СЕМЕН. Верно. Свою точку зрения. Витька сказал прямо и честно: «Семен считает своего отца невиновным, а его посадили в тюрьму органы КГБ. Считаю, что человек, хоть в чем бы то ни было не верящий органам КГБ, — не может быть комсомольским вожаком. Я сказал это о Семене, который как был моим другом, так и остался». Это — честно. А Ленька — тот в кусты, тихонько, без объяснений. У него нет точки зрения, с таким человеком неприлично поддерживать знакомство. Я уж не говорю о дружбе...
НАДЯ. Ты не говорил с ним после этого?
СЕМЕН. А ты?
НАДЯ. Я сказала, что сегодня будем заниматься не в читалке, а у тебя, потому что ты с ангиной.
СЕМЕН. Так он не придет, глупая, с чего ты взяла, что он придет?
НАДЯ. Мне будет очень больно ошибиться...
Звонок в дверь, Надя выбегает в переднюю. Открывается дверь. Входит Р А Б О Ч И Й с телефонной
станции.
РАБОЧИЙ. Где тут у вас телефон ставить будем?
Из двери выглядывает С О С Е Д К А.
СОСЕДКА. Рембрезированного нету?
РАБОЧИЙ. Кого?
СОСЕДКА. Ладно, не твоего ума дело. Девочка, а вам тут чего надо? Вы не наша жиличка! Ну и ступайте по своим делам.
НАДЯ, пожав плечами, уходит на кухню.
Телефонист, а кто ж разрешение дал?
РАБОЧИЙ. Исполком.
СОСЕДКА. Я так и думала. Слышь, телефонист, а может, ты мне одной телефон поставишь? Я тебе чекушечку поднесу...
РАБОЧИЙ. Соображаешь, что говоришь, тетка?
СОСЕДКА. А чего? Я отсужу — ты мне только повод дай.
РАБОЧИЙ. Я тебе провод дам, а не повод. На-ка держи, я наверх полезу...
Снова звонит
ЛЕНЯ. Здравствуйте! Семен у себя?
СОСЕДКА. Что я, милиционер? Небось, тут не рынок, а квартира, тут следить не полагается!
ЛЕНЯ. Спасибо.
Уходит в комнату Семена.
СОСЕДКА. Этот блаженненький у них. Очками зырнет, они над ним потешаются, а он сносит, да посмеивается, я б все гляделки по-выцарапывала на егойном-то месте.
РАБОЧЙ. Та уж...
СОСЕДКА. Ты мне давай, понамекай!
РАБОЧИЙ. Уходи отсюда, тетка, к едреной матери, а то я телефон ставить не буду.
СОСЕДА. Оскорбляешься? Давай, калечь невинную женщину! А по телефону твоему начальнику позвоню, не сумневайся!
РАБОЧИЙ. Ты номера-то не знаешь.
СОСЕДКА. Глупый ты, хоть и пролетарий! А «09» зачем?
Комната Семена. Прижав книги к груди, у входа стоит ЛЕНЯ.
ЛЕНЯ. Дай мне поговорить...
СЕМЕН. Уходи!
ЛЕНЯ. Ты выслушай меня...
СЕМЕН. Я не желаю тебя слушать...
ЛЕНЯ. «Не желаю»? Это жандармский лексикон.
СЕМЕН. Что? Сволочь, негодяй! Трус!
Подходит к Лене и бьет его по лицу.
ЛЕНЯ. Так... Ясно... Теперь я ни за что не уйду, пока не скажу тебе того, что считаю необходимым сказать. Можешь стоять ко мне спиной: я все равно буду говорить — для себя, а не для тебя. Ты считаешь меня подлецом из-за того, что я на собрании воздержался? А что делать, если мне многое непонятно? Голосовать за тебя только потому, что ты — мой друг? Не могу. Голосовать против тебя потому, что так удобнее? Не могу. Ты мой друг. Я не нашел ответа для себя на многие вопросы — поэтому я воздержался, но я не просто воздержался, я — ищу. А когда найду, тогда приму определенное решение. И если убежусь, что твой отец враг, а ты все равно за него — я не буду говорить так, как говорил вчера Витька. Тогда и ты для меня будешь врагом, понял?!
СЕМЕН. А если ты убедишься, что мой отец невиновен?
ЛЕНЯ. Тогда я буду говорить во всеуслышание, что происходит страшное преступление!
СЕМЕН. На, прочти... (Достает из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок бумаги.) Прочти. Это — заявление отца Иосифу Виссарионовичу Сталину. Он прислал вчера из тюрьмы. Утром я отправил копию в Кремль.
Леня начинает читать заявление. Сначала он читает про себя, а потом, постепенно, начинает читать вслух.
ЛЕНЯ. ...Следователи Макаров и Попов применяют недозволенные приемы, только бы выбить показания. Они требуют, чтобы я сознался в том, что был в подпольной организации, на службе у иностранной разведки, продавал военные секреты и готовил покушение на вас, Иосиф Виссарионович, и на Лаврентия Павловича Берия. Я с шестнадцатого года в партии. Я прошел путь от красногвардейца до адмирала. Я говорю это для того, чтобы еще раз показать смехотворность таких обвинений. Мне быть изменником Родины — это то же, что быть убийцей единственного сына, в адрес которого, кстати, раздаются непрекращающиеся угрозы. Конечно, я мог бы прекратить свои мучения, дав показания на тех людей, на которых они требуют. Но это выдающиеся ученые, занятые сложнейшей работой по укреплению оборонной техники, — и дай я на них показания, они будут тут же арестованы.