Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Липовецкий Марк Наумович

Одним из существенных моментов «постклассического» существования Державина и Пригова была для них необходимость постоянно принимать во внимание идущую извне тенденцию ограничить большой корпус ими написанного несколькими канонизированными текстами, отбросив множество других, — иными словами, свести все их творчество только к раннему или, точнее, зрелому, — к тем произведениям, которые их прославили и вошли в канон [302] . В связи с наследием Державина такие разговоры велись постоянно, начиная с той самой мемориальной статьи Вяземского 1816 года, в которой говорилось о «возможности говорить свободно» об умерших авторах. Пушкин, как известно, написал в 1825 году в письме Дельвигу: «У Державина должно будет сохранить од восемь да несколько отрывков, а прочее сжечь» [303] . Гоголь перенес на Державина собственные фобии и считал, что сжиганием рукописей должен был озаботиться сам поэт еще при жизни: «Он слишком повредил себе тем, что не сжег по крайней мере целой половины од своих. Эта половина од представляет явленье поразительное: никто еще доселе так не посмеялся над самим собой, над святыней своих лучших верований и чувств, как это сделал Державин в этой несчастной половине своих од» [304] . Николай Греч выразил мнение о том, что «Державин дойдет

к потомству с весьма легкою ношею, т. е. с малым числом избранных своих стихотворений, а остальное погибнет в Лете. Но имя Державина в истории русской литературы останется навеки незабвенным, потому что он был солнцем на пиитическом горизонте века Екатерины» [305] . Ему оппонировали Н. Полевой и (в поздних статьях) Белинский: «…из Державина не должно выбирать. Надобно читать все, что он писал, иначе его никогда не узнаете: он не из числа поэтов на выдержку» [306] ; «У Державина нет избранных стихотворений, которые могли бы пережить его неизбранные стихотворения, и всегда будут помнить, как помнят и теперь, не избранные стихотворения, а поэзию Державина…» (курсив авт. — М.М.) [307] .

302

А. Л. Зорин дает очень яркую характеристику опубликованной в начале 1812 года статье А. Ф. Мерзлякова «Рассуждение о российской словесности в ее нынешнем состоянии» (в ней содержалось развернутое сопоставление державинской лирики с ломоносовской): «Мерзляков… как бы замуровал Державина в XVIII веке» (Зорин А.Цит. соч. С. 20).

303

Пушкин А. С.Собр. соч.: В 10 т. Т. 10: Письма. М.: Издательство АН СССР, 1958. С. 148.

304

Гоголь Н. В.Что такое слово? // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 8: Статьи. М.; Л.: Издательство Академии наук СССР, 1952. С. 230.

305

Северная пчела. 1842. 12 декабря. № 279.

306

Полевой Н. А.Очерки русской литературы. T. 1. СПб., 1839. С. 34.

307

Белинский В. Г.[Рец. на кн.: Сочинения Державина: В 4 ч. СПб., 1843] // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. T. VI / Подг. текстов и комм. Е. И. Кийко, Ф. Я. Приймы, В. С. Спиридонова. М.: Изд-во АН СССР, 1955. С. 550.

С. Т. Аксаков, познакомившийся с Державиным незадолго до его кончины, сочиняет в своих мемуарах весьма показательный эпизод, абсолютно противоречащий реальной биографии Державина этих лет, но в то же время очень точно улавливающий доминанту прижизненной и посмертной репутации «старика Державина». Аксаков якобы спросил у него: «Вы чем-то занимались, не помешал ли я вам?» — и получил ответ: «О, нет, я всегда что-нибудь мараю, перебираю старое, чищу и глажу, а нового не пишу ничего. Мое время прошло» [308] .

308

Аксаков С. Т.Воспоминания. С. 290.

Пригов сам упредил подобного рода реакции, акцентировав собственную нарочитую, можно сказать даже «профессиональную», графоманию. С оглядкой на такое самопозиционирование уже трудно было упрекать его в том, что он пренебрегает качественными критериями в ущерб количественным. Находились, однако, читатели и критики, не верившие этим декларациям, по их логике выходило, что если уж исповедовать этот «количественный» принцип до конца, то не следует публиковать книг, а если книги все же публикуются, количество опубликованных в них текстов должно быть сведено к минимуму. Процитирую, например, Владимира Новикова: «Пригов в известном смысле „больше, чем поэт“, он художник-инсталлятор, известный иностранным искусствоведам и котирующийся на арт-рынке. И он мог предпринять эффектный хеппенинг, распечатав все свои бесчисленные стихи на отдельных листках и выложив этими листками, допустим, Красную площадь. Все бы узрели масштаб содеянного, и каждый смог бы унести домой частицу поэзии. Однако поэт-концептуалист пошел самым банальным, традиционно-реалистическим путем — он стал издавать книги. Отнюдь не графоманские, очень профессиональные — и невыносимо однообразные» [309] .

309

Новиков В.От графомана слышу! К истории одного ругательства // Знамя. 1999. № 4. Цит. по Интернет-версии: http://magazines.russ.ru/znamia/1999/4/nov.html.

Даже в некоторых некрологических материалах было заметно стремление свести «всего Пригова» к Пригову «милицанера» и «килограмма салата рыбного». Процитирую Майю Кучерскую: «Именно в этот промежуток (1970–1980-е) Пригов и создал то, с чем наверняка останется в литературной вечности, — эпический, местами оглушительно смешной цикл „Апофеоз Милицанера“ и пронзительные зарисовки из жизни „простого человека“» [310] . Больше ни о каких произведениях Пригова, достойных вечности, Кучерская не упоминает. Григорий Дашевский в статье, посвященной посмертной ретроспективе Пригова, хотя и говорит о его творчестве 1990–2000-х годов, однако считает этот период заведомо неудачным, а следовательно, и не давшим ярких текстов: «В 1990-х общее мифическое пространство исчезло, поэтому опыты Д. А. с новой мифологией — например, женская и гомосексуальная лирика — не попадали в цель. Работало только то, что не выходило за рамки уже сложившегося имиджа» [311] .

310

Кучерская М.Дмитрий Александрович Пригов: проект закрыт // Ведомости. 2007. 17 июля. № 130 (1904). В Интернете: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2007/07/17/129348.

311

Дашевский Г.Творец идолов // Коммерсантъ-Weekend. 2008. 8 мая.

Принципиально новый шаг в осмыслении «количественной» стратегии Пригова сделал Д. Голынко-Вольфсон, заметивший, что своими «количественными методами» Пригов сознательно дезориентировал читателей и критиков, «не позволив им адекватно воспринимать отдельные действительно

великолепные тексты» [312] . По мнению исследователя, новая интерпретация Пригова должна учитывать особенности конкретных произведений, которые могут противоречить и общим декларациям поэта, и привычным представлениям о его творчестве. Именно с конкретных стихотворений и циклов может начаться выявление «подводных течений» в творчестве Пригова.

312

Голынко-Вольфсон Д.Читая Пригова: неоднозначное и неочевидное // Новое литературное обозрение. 2007. № 87. С. 270. См. также в этом сборнике, с. 147–148.

Ровно по этой же траектории разворачивается в последние десятилетие изучение позднего творчества Державина: если попытаться составить библиографию работ на эту тему, то мы с удивлением увидим, что подавляющее большинство исследований посвящены совершенно конкретным поздним текстам, анализ которых позволяет выйти на более общие проблемы, но не наоборот: от общих проблем — к конкретным текстам, которые упоминаются только как частные случаи или иллюстрации генерализирующих тезисов [313] . Таким образом, поздние произведения Державина не «вписываются» в существующие схемы, но зато становятся мощным источником новых интерпретационных моделей.

313

См., например: Дёмин А. О.Оперное либретто Г. Р. Державина «Эсфирь» // XVIII век. Сб. 22. СПб.: Наука, 2002. С. 358–408; Он же.Трагедия Г. Р. Державина «Атабалибо, или Разрушение Перуанской империи» и «Всемирный путешествователь» Ж. Ла Порта // XVIII век. Сб. 23. СПб.: Наука, 2004. С. 134–148; Он же.Начальный вариант трагедии Г. Р. Державина «Ирод и Мариамна» — «Ирод Великий» // XVIII век. Сб. 24. СПб.: Наука, 2006. С. 317–397, а также статьи из указанного в примеч. 9 сборника материалов норвичского симпозиума, посвященного 250-летию со дня рождения Державина: Альтшуллер М. Г.«Ирод и Мариамна» Гавриила Державина (К вопросу о формировании русской преромантической драмы). С. 224–234; Эткинд Е.Две дилогии Державина. С. 235–247 (часть, посвященная одам «Бог» и «Христос»); Прохоров А.Он услыхал рассказы Оссиана: варяго-росские баллады Державина («Новгородский волхв Злогор» и «Жилище богини Фригги»). С. 257–267; Крон Анна-Лиза.«Евгению. Жизнь Званская» как метафизическое стихотворение. С. 268–282; уже упомянутые выше статьи М. Альтшуллера и Т. Смоляровой.

Любопытно и то, что первые шаги к осмыслению позднего творчества Пригова и Державина совершаются и со сходных методологических позиций. Одной из первых статей, в которой всерьез рассматривались поздние сочинения Державина, была статья А. В. Дружинина [314] . Он рассматривал позднего Державина в контексте европейской литературы 1800–1810-х годов, и хотя в те времена еще не существовало термина «преромантизм», авторы, которых он ставил в параллель Державину, принадлежат именно к этому направлению. Подобного рода контекстуализацию совершает, например, в опубликованном в «Новом литературном обозрении» мемориальном блоке о Пригове Алексей Парщиков, который говорит о том, что экстравагантное, ни на что не похожее, на первый взгляд, приговское пение и «крик кикиморой» совершенно органично выглядят в контексте немецкой авангардной музыки и музыкально-поэтических перформансов второй половины XX века [315] .

314

Современник. 1850. T. XXIV. № 12.

315

Парщиков А.Жест без контекста // Новое литературное обозрение. 2007. № 87. С. 298–299. См. также в настоящем издании — с. 669–670.

Последнее, о чем стоит упомянуть в связи с ознаменовавшей поздние годы Державина и Пригова дихотомией между «стремлением к поэтическому бессмертию» и «рецептивным провалом» в осмыслении их творчества, — это не случайное, на мой взгляд, хронологическое совпадение: авторские стратегии Пригова в постканонический период его творчества вырабатывались параллельно, практически синхронно шедшему активно именно в 1990-е и начале 2000-х в историко-литературных исследованиях процессу «расколдования» позднего Державина. Пригов мог и не знать об этих работах, но совпадение это знаменательно и свидетельствует о некоторых важных тенденциях в культурном переосмыслении литературных репутаций, запущенном в России в 1990-е при распаде литературоцентричной системы и недолгом (как видно теперь) периоде эмансипации литературы от государства.

3

Еще одна оппозиция, продуктивно развернутая Державиным и Приговым и в раннем, и в позднем периодах их творчества (но в позднем — гораздо более осознанно и интенсивно), может быть описана как сочетание работы с «большими» понятиями и мифологемами и идеологически мотивированной апологией частной жизни. Я не буду здесь подробно говорить о «частном человеке» в поэзии Державина — это почти хрестоматийные вещи, связанные со спецификой предпринятой им реформы оды. Пригов же в качестве своего «позитивного идеала» неоднократно называл «партикуляризм», сетуя на нехватку в России позитивных идеалов «просвещения» и «протестантизма» [316] .

316

См., например, в: Пригов Д., Шаповал С.Портретная галерея Д.А.П. С. 104.

Эта оппозиция рождает особые, очень подвижные и многообразные конструкции отношений биографического «я» и «я» текстуального (визуального, перформативного и т. д.), когда дистанция между субъектом речи и биографическим автором иногда сводится до минимальной, но все же никогда не устраняется. Вспомним замечание Пригова о том, что его самоименование — Дмитрий Александрович Пригов (ДАП) — представляет собой псевдоним, находящийся на микроскопическом расстоянии от реального имени [317] . Голынко-Вольфсон пишет о том, как «постоянная смена фаз исчезновения или проступания человеческого входит [у Пригова] в тщательно продуманную авторскую стратегию» [318] .

317

Д. А. Пригов: «Я живу в еще не существующем времени» (интервью К. Решетникову) // Газета. 2005. 4 ноября.

318

Голынко-Вольфсон Д.Читая Пригова: неоднозначное и неочевидное // Новое литературное обозрение. 2007. № 87. С. 269. См. также в настоящем сборнике — с. 147.