Некрасова Л. День рождения
Шрифт:
Дама что-то написала на маленькой бумажке.
— Вот вам направление. Ведите девочку. Сумская улица. Приют для детей — сирот военнослужащих.
Дама подняла свою руку и поднесла ее прямо к Макиным губам.
Мака отшатнулась от этой руки, удивленно взглянула на нее и крепко пожала двумя руками. Дама вырвала свою руку.
— Невоспитанная
— Спасибо, — сказала Мака. Она не понимала, за что нужно благодарить.
Дама замахала на нее руками и откинулась на спинку кресла.
— Идите, идите! — закричала она.
Мака выскочила из комнаты. За ней, пятясь задом, кланяясь, вышел Сергей Прокофьевич.
— Ах, паралик тебя расшиби! — тихо-тихо сказал он, спускаясь по лестнице. — Птаха ты моя, идем в приют. Будут тебя там поить, кормить, грамоте учить, казенными розгами бить, казенную мудрость в голову вбивать.
Серый дом стоял за серым забором. По дорожке за забором шли девочки в длинных узких шубах, на головах у них были надеты остроконечные капоры, на ногах остроконечные ботинки с торчащими ушами.
Девочки шли попарно, держась за руки. Медленно и скучно шли они навстречу Маке, и только решетка забора отделяла их от нее.
Но вот скрипучая железная калитка открылась. Мака вошла во двор, железная калитка за ней стукнула, и Мака поднялась по ступенькам серой лестницы в серый детский приют.
Глава XXV. Серый дом
Старенькое, заплатанное Макино белье, платье в горошках, чулки, которые штопала еще мама, все лежало в узелке на коленях у Сергея Прокофьевича. Он неловко сидел на краешке стула, и его форменные брюки блестели, натянувшись на острых коленях.
Мака ежилась в холодном, жестком белье. Длинное платье торчало вокруг нее. Остроносые башмаки сжимали ноги. А голову Маке обрили. Обрили наголо. Мака трогала рукой свою голову и не узнавала ее. Тепленькие, мягкие волосы валялись на полу, и няня подметала их вместе с мусором.
— Внучка небось? — спросила няня у Сергея Прокофьевича, остановив щетку у его ног.
Сергей Прокофьевич махнул рукой, и слеза повисла на кончике его носа.
— Вижу, вижу, — сказала няня. — Ох-ох-ох! — вздохнула она.
— Новенькая готова? — крикнули из соседней комнаты.
Сергей Прокофьевич вскочил со стула, уронил на пол узелок, схватил руками голую Макину голову и крепко-крепко поцеловал Маку между глазами. Потом он всунул в Макину сжатую ладошку липкий сверточек.
— Прощай, птаха, — сказал он, нагнулся, поднял узелок и выбежал из комнаты. Липкий розовый сверточек Мака спрятала в карман.
Тихие и серые, как мыши, окружили Маку в спальне девочки. Шуршали платья и чернели фартуки. Девочки стояли молча. Их было много. Маке они все показались одинаковыми. У всех были бритые головы, у всех были одинаковые платья.
— Холодно как! — сказала Мака.
Девочка с рыжим пухом на голове подошла к Маке.
— У нас не топят. Но это ничего.
Прозвенел звонок. Классная дама вошла в спальню. Она была худая и длинная. И лицо у нее было длинное, похожее на лошадиную морду. Но у всех, даже у самых некрасивых, лошадей бывают темные и печальные глаза. У нее же глаза были какого-то неопределенного цвета, водянистые, с красными припухшими веками.
Рот не был плотно закрыт, отвисала нижняя челюсть, и странно торчали два ряда кривых желтых зубов. Щеки висели, как два пустых мешочка. На подбородке росли редкие, но длинные волосы.
Она вошла, слегка втянув шею в угловатые плечи и шаркая ногами. Ноги торчали из-под юбки, как тонкие палочки. Звали ее Ольга Карловна. Она вошла вместе со звонком в спальню, и девочки быстро встали по парам. Потом они зашагали по коридору. Вошли в класс и сели за парты.
— Новенькая, как имя? — спросила Ольга Карловна, открывая свою тетрадку и нацеливаясь на страницу острым карандашом.
— Мака.
— Что такое? — брови у Ольги Карловны полезли куда-то высоко на лоб и еще сильнее отвисла челюсть. — Что это за имя?
— Меня так зовут, — тихо сказала Мака и встала. Она почувствовала, что подбородок у нее дрожит и в глаза наливается что-то горячее.
— Такого имени нет, — очень уверенно сказала Ольга Карловна.
— Ну, Маша, — почти заплакала Мака.
— Не ну, Маша, а просто Маша. Значит, Марья.
Девочки тихонько фыркнули и стукнули каблуками об парты.
— Тихо! — прошипела Ольга Карловна. — Руки за спину! — все девочки подтянулись и заложили руки за спину.
Мака все еще стояла, стараясь проглотить что-то твердое, круглое, что застряло у нее в горле.
— Можешь сесть, — скомандовала Ольга Карловна. Мака села и всхлипнула.
— Что такое? — опять поднялись облезлые брови. — Что такое? Тянуть носом?
Костлявые пальцы впились в Макино плечо и подняли ее с парты.
— Пойди стань около печки. Будешь стоять до конца урока.
Это уже не Мака пошла к печке. Это не Мака стояла около белых холодных кафелей до конца урока. Около печки стояла незнакомая Марья в сером жестком платье, в черном переднике, с бритой головой. Она была голодная. Ей было холодно. И никто ее не любил, и никому она не была нужна.
Скрипел мел на доске, скрипели перья в руках у девочек. Разевала свой рот Ольга Карловна, выпускала из него нудные слова. Стучала карандашом по кафедре.
Наконец-то прозвенел звонок. Кончился урок — кончилось наказание.
Ольга Карловна вышла из класса, шаркая ногами и оставляя за собой какой-то противный запах.
Девочки окружили Маку.
— Ты не бойся, Маша, — сказала грустная девочка с красными пятнами на щеках, — это тебе в первый день так страшно. А мы уже привыкли. И ты привыкнешь.