Некроманты (сборник)
Шрифт:
Пальцы, сжимавшие фотографию, побелели.
– Я такая глупая, Живчик, такая глупая… Знаешь, есть вещи, про которые думаешь, что они никогда с тобой не произойдут. Вот я в детстве любила сесть у окна, смотреть на звезды и представлять, что я гуляю по ним, как по улице, летаю в темном космосе, без крыльев, просто потому, что умею летать. Но я же знаю, что никогда не полечу на звезды. Так же как никогда не стану правителем страны или певицей – у меня нет желания владеть людьми и совершенно отсутствует голос. Ко мне никогда не приедет добрый дядюшка из заграницы и не оставит в наследство фамильный замок вместе с парой миллионов на счетах. Я не превращусь внезапно в рыбу и не напишу гениальный роман за один день. И, разумеется,
Агата опустила фото. Потянувшись, вернула его на тумбочку.
– Я была уверена. Я так думала. То есть даже не думала. Кто специально думает о таком? Я не верила, что такое бывает. Когда где-то в книгах мне попадалась «треугольная» история, я только усмехалась – не может быть! Герой или героиня на самом деле любят кого-то одного, а второй это так, мимолетное увлечение, легкая привязанность, страсть-однодневка. Или они вообще никого не любят, и все это глупая игра гормонов (как совсем недавно просветили нас ученые) или вовсе неумная выдумка автора. Я твердо знала, что со мной такого никогда не случится. – На губах мелькнула кривая улыбка. – У мироздания есть чувство юмора, Живчик.
Перебравшись поближе, слово прижалось щекой к Агатиной ноге. Та почесала его за ухом и в задумчивости взяла на руки.
– Пойдем на кухню, – сказала она. – Налью тебе молока, а себе чаю. И расскажу про три лета. Три лучших лета в моей жизни.
От залетевшего в форточку ветерка колыхнулись желтые тюлевые занавески. На кухне было все так же солнечно, пахло деревом и ванильным печеньем. Печенье Агата напекла еще с утра – она нечасто посвящала себя настоящей готовке, но завтра в их городишке должны были проводить благотворительную ярмарку. Собирали деньги на нужды солдат, ушедших в Скэрриборо.
Агата заварила чай, блюдечко наполнила молоком и поставила прямо на стол, чуть поодаль от своей чашки. Не заставившее себя долго упрашивать слово пристроилось рядом. Стащив пару печенюшек из укрытой салфеткой корзины, женщина положила их между собой и Живчиком, как бы приглашая того угощаться, и, присев, вдохнула чайный аромат. Тянуло ягодами и мелиссой – сладко, но с цитрусовой кислинкой.
Она запрокинула голову, едва слышно вздохнула, затем вернулась взглядом к слову.
– Марека я с детства знаю. Он жил здесь, в Санниплейс, а я часто приезжала к бабушке на лето. Тогда городишко был еще меньше – совсем деревня, и мама отправляла меня сюда отдохнуть. Его дом там, ниже по улице, такой необычный немного, с нелепой пристройкой и зеленой оградой. Мы с Мареком никогда толком не дружили, он вечно носился со своей мальчишеской компанией, а я крутилась возле соседских девчонок. Но были знакомы, кивали при встрече. Иногда он залезал в бабушкин сад за черешней, а я, бывало, рвала у них крыжовник. Если в эти моменты мы сталкивались, конечно, шикали друг на друга, но тем дело и ограничивалось. В общем, как-то не пересекались мы. Пока однажды не случилось наше лето.
Мне как раз исполнилось семнадцать, я умудрилась поссориться с родителями из-за грядущего выбора колледжа, да еще парень из школы, который мне нравился, совсем не обращал на меня внимания. Так что я приехала к бабушке в надежде сбежать от «жестокого мира» и залечить свои душевные царапины. Однако оказалось, что все мои приятельницы внезапно разъехались, и даже мальчишек не было видно. Не то чтобы это меня сильно расстроило, со мной всегда были книги, но хотелось живого разговора. С бабушкой-то особо не пооткровенничаешь.
В тот день я возвращалась с поля. Имелось у нас за домом большое поле и крохотный островок деревьев посередине. Сейчас его частью застроили, частью перепахали, а тогда я любила «уплыть» на этот островок и сидеть там с книжкой. Я шла, уже вечерело, солнце опускалось и немного слепило глаза. Я увидела Марека, только когда мы почти столкнулись. Он остановился,
И мы стали гулять вместе.
Будто заново открыли друг друга. Хоть и были знакомы, но я ведь его совсем не знала.
Лазили по каким-то заброшенным садам, часто убегали на речку, играли с его собакой (отец Марека держал смешную дворнягу), часами обсуждали любимую музыку, а когда в городке устраивали маленькие праздники – танцевали. И гуляли… сотни и сотни миль. Наверное, пол земного шара обошли, если все прогулки сложить. При этом он никогда не делал ничего такого, что меня напугало бы. Не пытался со мной заигрывать или намекать на… всякое. Он даже ни разу не поцеловал меня. Только обнимал иногда, вечером, если мы сидели на пороге моего дома или в поле, под деревьями. Согревал. Был рядом. Мы больше вели себя как друзья, подростки. Словно провожали свое детство. Лишь в конце августа, в день, когда я уезжала, Марек пришел ко мне и долго стоял, не решаясь войти. Я заметила его из окна, выскочила, а у него в руках букет – ромашки, васильки, рудбекии. Я растерялась немного и обрадовалась, конечно. И тут же стало невыносимо грустно, что я сейчас уеду и все закончится. Он протянул цветы, сказал: «Только не вздумай пропадать. Мой адрес ты знаешь, а я знаю твой. Будем писать друг другу». Я кивнула, а затем вдруг взяла и чмокнула его в щеку. Он сначала замер, потом шагнул ближе и обнял так, что у меня аж ребра хрустнули.
На следующее лето приехать не получилось, я готовилась к экзаменам. Но, как и обещали, мы писали письма. Разные. Осторожные, порывистые, добрые, ехидные, нежные, резкие, ласковые. Иногда Марек решался на откровенность. И о себе, и о своих чувствах… Никто. Никто и никогда не говорил мне таких вещей, как он. Он видел во мне больше, чем видела я сама. Смотрел не просто как на милую девушку – как на человека, на близкого человека, и в то же время как на неизведанный огромный мир. Я была нужна ему, я была ему интересна, он давал это понять. Это заставляло сердце сжиматься, а меня – открываться в ответ. Но я ни разу не нарушила границ нашей нежной дружбы. Если мои чувства и прорывались, то легонько, намеком. Я тогда была очень стеснительной и, пожалуй, очень… девочкой.
Еще год прошел в редких встречах – то я вырывалась к бабушке на пару недель, то он приезжал на несколько дней повидать меня. Затем мы оба увязли в учебе, я поступила в филологический колледж, а Марек пошел по военной стезе. Но писать друг другу мы не переставали.
В то лето, когда я отпраздновала свой двадцать первый день рождения, я снова приехала к бабушке. Вообще, я не собиралась, Марек сидел где-то на другом конце страны, вернуться домой не мог, а мы с подругами думали найти подработку и накопить денег на поездку к морю. Но бабушка неожиданно плохо себя почувствовала, и я отправилась к ней. Выздоровела она довольно скоро, однако я уже решила не дергаться. Осталась. И нашла новых соседей у себя под боком. Родители Итона купили дом неподалеку и совсем недавно туда заселились.
С Итоном мы столкнулись в библиотеке. Стоим два таких чудика, каждый со стопкой книг в руках, чуть не роняем. Увидели друг друга, улыбнулись. Никто здесь раньше столько не набирал, кроме меня. Как-то не сговариваясь, сели за один стол и проболтали целый вечер. Он… зацепил меня. Мгновенно. В глаза взглянула – умные, спокойные, ироничные – и все, пропала Агата. Он вообще очень умный, очень. Ни с кем и никогда мне не было так интересно, как с ним. И это его обаяние… Он мог всего лишь переброситься парой фраз с человеком, и тот привел бы его в свой дом, накормил, отдал бы последнюю рубашку. К счастью, Итон никогда этим не пользовался. Но когда он улыбался мне… Ох, это было немножко больше, чем я могла вместить.