Некуда
Шрифт:
– Я ничего в этом деле не знаю. Я знаю только, что Лизавета Егоровна была непочтительная дочь к своим родителям.
– Так что же, она лишена наследства, что ли?
– Я так полагаю. На это есть духовное завещание матери.
– Это басни, – воскликнул Розанов. – Именье родовое, отцовское.
– Это до меня не касается.
– Конечно, – на это есть суд, и вы, разумеется, в этом не виноваты. Суд разберет, имела ли Ольга Сергеевна право лишить, по своему завещанию, одну дочь законного наследства
– Какою, например?
– Ей нужны две тысячи рублей.
– И это вы называете небольшою суммою!
– Относительно. Для состояния, которое должна получить Лизавета Егоровна, и тем более для вашего состояния, я думаю, что две тысячи рублей можно назвать совершенно ничтожною суммою.
– Моего состояния никто не считал, – заносчиво ответил Альтерзон.
– Но вы известный негоциант!
– Так что ж! Мне мои деньги нужны на честные торговые обороты, а не на то, чтобы раздавать их всякой распутной девчонке на ее распутства.
– Что! – крикнул, весь позеленев и громко стукнув по столу кулаком, Розанов.
Альтерзон вздрогнул и бросился к сонетке.
Розанов ожидал этого движения. Одним прыжком он кинулся на негоцианта, схватил его сзади за локти.
– Ты знал Нафтула Соловейчика? – спросил он Альтерзона.
– Знал, – довольно спокойно для своего положения отвечал Альтерзон. – Соловейчик мне подарил несколько корректур, на которых есть разные поправки.
– Да, – ну так что ж?
– Ничего больше.
– А ничего, так гляди, разочти поверней: нам ведь нечего много терять, а ты небось отвык от sledzianej watrobi. [81]
Негоциант молчал.
– Так дашь, жид, денег?
– Не дам.
– Ну, черт тебя возьми! – произнес Розанов и посадил Альтерзона в кресло так, что даже пружины задребезжали.
– Не ворошись, а то будешь бит всенародно, – сказал он ему в назидание и взял шляпу.
81
Селедочной требушки (прим. Лескова).
В дверях кабинета показалась Софья Егоровна.
– Мне здесь послышался шум, – сказала она, распахнув драпировку.
– Ах, Софья Егоровна!
– Дмитрий Петрович!
– Сколько лет, сколько зим! Пополнели, похорошели, – говорил Розанов, стараясь принять беззаботный вид и не сводя глаз с сидящего неподвижно Альтерзона.
– А вы знакомы с моим мужем?
– Как же-с! мы давнишние, старые приятели с
– Видаетесь вы с Лизой?
– Да, мы друг друга не забываем.
– Она, говорят, сильно изменилась.
– Не все цветут, как вы!
– Полноте, пожалуйста! Я Женни видела: та очень авантажна и так одета. Она бывает в свете?
– Из него не выходит.
– Вы всё шутите. – А Лиза: боже мой, какую жизнь она ведет!
– Да, вот, чтобы перестроить эту жизнь, ей нужны взаймы две тысячи рублей: их вот именно я и просил у вашего благоверного, так не дает. Попросите вы, Софья Егоровна.
– Мне, – я, право, никогда не мешаюсь в эти дела.
– Ну, для сестры отступите от своего похвального правила; вмешайтесь один раз. Лизавете Егоровне очень нужно.
– И куда это Лиза девает свои деньги? Ведь ей дают каждый год девятьсот рублей: это не шутка для одной женщины.
– Софья Егоровна, я думаю, у вас есть платья, которые стоят более этих денег.
– Да, это конечно, – проронила, несколько сконфузясь, Софи.
Розанов видел, что здесь более нечего пробовать.
– Прощай, голубчик, – сказал он с притворной лаской по-прежнему безмолвно сидевшему Альтерзону и, раскланявшись с Софьею Егоровною, благополучно вышел на улицу.
Розанов только Евгении Петровне рассказал, что от Альтерзонов ожидать нечего и что Лизе придется отнимать себе отцовское наследство не иначе как тяжбою. Лизе он медлил рассказать об этом, ожидая, пока она оправится и будет в состоянии равнодушнее выслушать во всяком случае весьма неприятную новость. Он сказал, что Альтерзона нет в городе и что он приедет не прежде как недели через две.
Наконец прошли и две недели. У Лизы недоставало более терпения сидеть сложа руки.
«Пока что будет, я хоть достану себе переводов, – решила она, – и если завтра не будет Альтерзона, то пойду сама к сестре».
Чтобы предупредить возможность такого свидания, которое могло очень неприятно подействовать на Лизу, Розанов сказал, что Альтерзон вчера возвратился и что завтра утром они непременно будут иметь свидание, а потому личное посещение Лизы не может иметь никакого места.
Глава двадцать вторая
У редактора отсталого журнала
В одиннадцать часов следующего утра Лиза показалась пешком на Кирочной и, найдя нумер одного огромного дома, скрылась за тяжелыми дубовыми дверями парадного подъезда.
Она остановилась у двери, на которой была медная доска с надписью: «Савелий Савельевич Папошников».
Здесь Лиза позвонила.
Опрятный и вежливый лакей снял с нее шубку и теплые сапожки и отворил ей дверь в просторную комнату с довольно простою, но удобно и рассудительно размещенною мебелью.