Нелетная погода (сборник)
Шрифт:
Президент вошел, следом вошли мы, и разговоры оборвались. Я поежился. Вряд ли дипломаты, бизнесмены и светские львы стали бы лично волочь нас за ноги к мусоропроводу, но существуют еще и лакеи, и если Президент и здесь отмочит что-нибудь…
Осанистый дуайен дипломатического корпуса выступил вперед и с достоинством откашлялся. Не успел он произнести ни слова. Президент решительно взял у него из рук листок с текстом приветственной речи, скомкал, попробовал на зуб и, смяв, опустил в карман случившемуся рядом «банановому» генералу. Вслед за тем вытащил из кармана и преподнес дуайену и генералу новешенькие Кресты Золотого Орла. Вспыхнули блицы. Награжденные, гордые и счастливые, они прикрепляли ордена, соседи по шеренге завистливо косились на них. Президент
Внезапно Президент остановился и зачарованно воззрился вверх.
Это была великолепная люстра, огромная, украшенная мириадом подвесок, похожая на собор Нотр-Дам, перевернутый вверх ногами на полотне Сальвадора Дали. И Президент не выдержал. С восторженным воплем он вскочил на плечи высоченного генерала, перепрыгнул на пальму, раскачался как следует – из его карманов посыпались на головы собравшихся еще два ордена, орехи, бог весть как оказавшаяся у него зажигалка – и влетел на люстру. Однако люстра – это не лиана. Хрустальные висюльки градом посыпались на стол и собравшихся, захлопали взорвавшиеся лампочки, Президент покачнулся и с молодецким воплем рухнул вниз, на стол, прямо в огромное блюдо с датскими бутербродами, час назад доставленными самолетом из знаменитого копенгагенского ресторана «Оскар Давидсен». Мы бросились к нему, но все оказалось в порядке, он даже не ушибся. Рядом с ним оказалась ваза с бананами, и он восседал в блюде веселый, взъерошенный, в каждой лапе – по банану.
Я зажмурился и стоял с закрытыми глазами, а вокруг гомонили:
– Вот-вот, чего-то в этом роде я и ожидал, так мне и говорили – простой, демократичный…
– В самом деле, никакой чопорности, ничего от Старого Света, и правильно, я считаю – в конце концов, мы Новый Свет…
– Нет, но какого благородства человек, а? Как это мило с его стороны – вручить орден даже послу Гванеронии, хотя отношения у нас сейчас с ними…
– Настоящий джентльмен, верно? Он – с Юга, и не возражайте! Только там у нас еще и сохранились настоящие джентльмены… Он наш!
– И нисколечко не задается. Как-то чувствуется, что с ним можно запросто поговорить, верно?
– Да, другой на его месте задрал бы нос – из безвестности в Уайтхауз…
– Такой милый… Том, ты не мог бы меня представить?
– Дорогая, вот же мистер Джордан!
– Да-да, мистер Джордан, будьте так любезны!
Я открыл глаза. Президент уплетал бананы, далеко расшвыривая кожуру, тотчас исчезавшую в карманах любителей сувениров. Теперь я был спокоен. Президент мог вытворять что угодно, потому что он был Президентом. И вообще с чего это я взял, что он может шокировать публику? Не хватит времени и места, чтобы перечислить все странности, которыми страдали владетельные особы, – но разве им переставали воздавать почести? Да и чем можно удивить после панков, сексуальной революции, пробежек голых толп по улицам наших городов и всего прочего? Двадцатый век дал нам многое, и плохое, и хорошее, но напрочь отучил удивляться…
Мне стало легче, и я почувствовал себя прекрасно. Я взобрался на стол, уселся, свесив ноги, и непринужденно обратился к собравшимся:
– Прошу садиться, господа и дамы! И налил себе шампанского. Президент сунул мне банан и зажал вазу между колен, подозрительно поглядывая вокруг – гости дружно полезли на стол, стараясь оказаться поближе к Президенту. Парагвайский посол угодил на салатницу с остро вырезанными краями, очень неудобную для сидения, но терпел и гордо поглядывал на тех, кто устроился подальше. Вокруг тихо, но так, чтобы Президент слышал, шептались:
– Ново! Оригинально!
– Свежо!
– И до чего демократично! Перед Президентом выстроились в ряд три вазы с бананами и он, убедившись, что любимого лакомства достаточно, раздавал их направо и налево, а я представлял ему гостей, тут же забывая их имена, мне шептали новые и новые, кто-то услужливый наполнял мой бокал, играла музыка, Президент уже вальсировал
Второй блокнот
…«линкольн» Уайтхауза ждал меня в аэропорту. Шофер оказался новый, незнакомый, и я молчал. Скоро я обнаружил, что мы свернули на Шестое федеральное шоссе и мчимся, судя по солнцу, на юго-восток, совсем в другую сторону.
– Эй, куда вы меня везете? – спросил я.
– Так мы же переехали, мистер Джордан, – сказал шофер. – Вы что, пока рыбачили, радио не слушали?
Радио я не слушал. Он рассказал, что с наступлением лета Президент вдруг расхворался, захандрил, стал раздражительным. И созванный консилиум медицинских светил нашел, что глава государства страдает одной из разновидностей клаустрофобии. Президенту было очень неуютно в каменном Уайтхаузе, посреди огромного бетонного города…
Нужно было срочно что-то предпринимать. Медицинские светила ратовали за немедленный отдых на лоне природы, однако политики считали, что при нынешней международной обстановке длительное отсутствие Президента на посту недопустимо и может вызвать нежелательные толки. Страсти разгорались. Политики обвинили медиков в некомпетентности и недопонимании, медики политиков в том, что политика тем дороже здоровья (на что политики заявили, что так оно и есть). Начинали уже переходить на личности. Но положение спас молодой врач, не имевший, собственно, права голоса и состоявший при консилиуме в качестве стенографиста, ассистента и мальчика на побегушках. Сей молодой человек и предложил просто-напросто, не отрывая Президента от дел по управлению государством, перенести Уайтхауз на летний период в какой-нибудь близлежащий лес, и наши горячо ухватились за эту идею, она их вполне устраивала…
Лес был окружен проволочной сеткой трехметровой высоты, и вдоль нее невозмутимо патрулировали полицейские дозоры. Секретная служба понатыкала на деревьях свои ночные телекамеры, датчики и детекторы. Вдоль наскоро проложенных бетонных дорожек установили фонари и указатели.
«Кабинет Р. Стэндиша – направо, мимо сосны № 46, дуб 14/К».
«Кабинет Р. Джордана – налево, за ручьем, дуб № 24/Е».
«Секретариат – вязы с 12/А по 76/Р».
И так далее. Они здесь неплохо устроились – к деревьям-кабинетам были подвешены веревочные лестницы, на помостах, сооруженных в кронах, разместились кресла, столы, софы, кровати, телевизоры, компьютеры, телефоны и пишущие машинки. На деревья провели даже воду и свет. Кухня, правда, осталась на земле – кухарки заявили, что в их годы грешно лазать по деревьям. В целях благопристойности секретарш обязали носить джинсы и брючные костюмы, временно изгнав юбки. Гринхауз действовал, как часовой механизм…
Я шел по дорожке, разыскивая свой кабинет. На деревьях тихо стрекотали пишущие машинки, звонили телефоны, жужжали телетайпы, у веревочных лестниц стояли в очереди посетители. Справа, перепрыгивая с верхушки на верхушку, промчался Президент – веселый, полностью излечившийся от меланхолии. Следом, шаря по кронам, топотали понизу телохранители.
Навстречу мне шагал сенатор Фэйсом-Тэйбл, бережно неся что-то в носовом платке.
– Здравствуйте, сенатор, – сказал я.
– Здравствуйте, голубчик, – седенький он был, благостный. – Отдохнули, загорели, заметно, да…