Нелюбовный роман

Субботина Мария

Потом Юра не пришел ночевать. Телефон не отвечал. Абонент не абонент.

Я провела незабываемую ночь, пытаясь дозвониться по обоим известным мне телефонным номерам. Безуспешно. Сон сморил меня около пяти утра, сидя, с двумя телефонными трубками в руках. Разбудил меня звонок, я подскочила, и механически сказала «алло» в оба телефона: мобильный и городской. Оказалось, зря, потому что звонил будильник. Пора было собираться на работу. Юру я не видела почти сутки.

Как доехала, как работала, я помню смутно. Все это время не переставала звонить... И опять слышала металлический голос, сообщающий

мне, что Юра недоступен для меня. Я была уже почти уверена, что случилось что-то страшное.

Когда на том конце провода раздались долгожданные гудки, я готова была скакать от счастья. Однако ответил мне не Юра, а женский, скорее девичий голос.

– Вика, не звоните сюда больше. Вы не нужны ему, понятно? Он с нами, с мамой. Хватит нам мешать.

Первая мысль была: «Слава Богу, живой».

Вторая: «Козел!»

Третья: «Ну и х.. с ним!»

Юра явился вечером следующего дня, как будто, так и надо. Я даже онемела от переполнявших меня чувств. А казалось, что все эмоции кончились. Ничуть не бывало! Справившись с собой, я заметила, что вид у него так себе. Он был бледен, покрыт щетиной, и казалось, не спал давным-давно.

– Есть что-нибудь поесть?

Прекрасный вопрос поле двух суток отсутствия! Просто пять баллов. Дар речи еще толком не вернулся, но я его поторопила:

– А там уже все, не кормят?

Не самая удачная формулировка мысли, но уж как получилось.

– Где там? Вика, ты о чем вообще?

– Там, откуда ты пришел – уже лучше. Прогресс на лицо! – Смею напомнить, тебя не было двое суток, даже больше. А теперь тебя надо кормить? Не слишком ли это? А?

– Милая, не надо сцен! – голос отдает металлом, как у того робота, который всю ночь и полдня твердил мне, что Юра вне зоны доступа.

– Сцен? Ты шутишь что ли?

Мне было не до шуток, но я смеялась. Нервное, наверное…

– Даша тебе не позвонила?

– Даша?

– Даша, моя дочь

– Даша, твоя дочь? – ну попка-дурак в чистом виде! – твоя дочь Даша сообщила мне, когда я дозвонилась, наконец, с миллионной попытки, что ты с ее мамой, а я тебе больше не нужна. Это, кстати, было около четырех часов вчерашнего дня. А ночью ты был недоступен. А теперь ты приходишь, и просишь есть. И не устраивать сцен.

Я абсолютно спокойна. Однако меня трясет, словно я голая вышла на мороз. Странно, когда я раз за разом набирала его номер, заранее выдумывая всякие ужасы (авария, пожар, метеорит, похищение террористами или инопланетянами для опытов), меня совершенно не трясло. А сейчас дрожь обуяла нереальная. Нечеловеческая просто.

Он обнимает меня, но меня все еще трясет. И я кажется, плачу. Он шепчет не что-то на ухо, но все как в тумане. Еще секунда, и я уже не чувствую ног, медленно стекаю на пол, а Юра подхватывает меня на руки. А дальше темно…

Я потеряла сознание всего на пару секунд, но Юра развел бурную деятельность. И вот уже ко мне приехала «скорая», мне вкололи успокоительное, дали понюхать нашатыря (противно), велели пить сладкий чай и хорошо спать.

Юра казался еще бледнее и щетинистее, чем когда зашел и потребовал еды. Он оправдывался, оправдывался, руки у него дрожали, и я всерьез обеспокоилась, как бы с ним теперь не случилось обморока. Очень нервный день.

–

Я должен был догадаться, что она что-то подобное выкинет. Но мозг совершенно отключился. Она сама позвонила мне, сама! Дашка! И сообщила, что у ее матери язва открылась, и та в больнице. Ну конечно, я сразу поехал туда. Дашка же одна совершенно, бедная, плакала. Я так вымотался там, а телефон разрядился. Я Дашке его отдал, велел зарядить, и тебе позвонить. А она вот…

Вот… Вот именно! Воспользовалась моментом. Мелкая дрянь! А что он там двое суток в больнице делал? У постели дежурил, утку носил? У меня отец язвенник, что-то не припомню, чтобы мы с мамой по двое суток без перерыва сидели у него, когда он лежал в больнице.

– Я ночевал с Дашкой, она одна боится.

Ах ты, Боже мой! Боится она. Да я сама ее боюсь, а я взрослая тетка. Вся в свою мать – язвенницу. Я сама уже сейчас в язву превращусь, и поражу все, что в зоне досягаемости. Но это просто не возможно! С Дашей своей, кобылой шестнадцатилетней, сидеть мы можем, а мне позвонить – нееет! Во мне с новой силой закипало бешенство, и бороться с ним не было сил.

Впрочем, беситься сил тоже не осталось. Их не было вообще. Ни на что. Полный ноль!

Покурить разве что я еще в состоянии. Но только молча. После отъезда сокрой помощи, которая пытала меня моей биографией чуть ли не с рождения, я не сказала ни слова. Говорил один Юра. Я отвечала ему мысленно. Облачать мысли в слова не было ни сил, ни желания. Ни смысла.

– Я прошу тебя, прости. Не молчи, скажи хоть слово.

Его нервировал мое молчание. А меня нервировал он. Но я сдалась

– Тебе не понравится то, что я скажу. Но Даша твоя дрянь. Жена - стерва. А ты мерзавец. Вы друг друга стоите. Не надо вам разводиться. Живите вместе!

Прорвало! Я даже не ожидала, что скажу это. Но на сердце стало удивительно светло, легко и спокойно. Я даже захотела есть. А ведь двое суток ни куска не могла проглотить. И я ушла на кухню. А Юра остался сидеть на месте с каменным лицом и в полном молчании. Теперь была его очередь потерять дар речи.

Он пришел ко мне только спустя полчаса. Все с тем же каменным лицом. Я пила чай с очередными трофейными конфетами от благодарных клиентов и курила в открытое окно. За окном цвела не то яблоня, не то сирень – я не сильна в ботанике. Но пахнет хорошо. Я была в полной гармонии с собой. Давно забытое чувство. Про Юру в тот момент я вообще забыла, и мыслями была где-то далеко. Видимо, прошла некую точку невозврата. И мне стало уже все равно. Совсем.

Мне да, но не Юре. Он сел напротив, и смотрел на меня, смотрел. Его взгляд нарушал мою гармонию, мое состояние душевного покоя. Словно требовал от меня снова каких-то чувств, эмоций, действия.

В этом молчании мы просидели довольно долго. Внутри меня опять сжалась та пружина, которая расслабилась после тех злых, жестоких слов, которые, положа руку на сердце, я не должна была говорить. Но я уже давно делаю то, чего не должна. И с Юрой, и до него тоже… Это вошло в привычку. Привычка – вторая натура. У меня натура злая и бессердечная. Вот так.

Наконец, Юра пронзил тишину тяжелым вздохом. И словами

– Я люблю тебя, Вика. Очень люблю. Прости.

Встал, развернулся и вышел.