Немцы
Шрифт:
Гаврилов (каждый день, в каждом округе, годами) любую свою мысль «доносил», используя шесть фраз: «Ну, давайте», «Надо усиливаться», «Усиливайтесь там», «Круглосуточно организуйте работу», и — предназначенное для пробития толстых, бывалых, зажравшихся и обнаглевших кож: «Что? Я что-то ничего не понял» и «Это другой разговор, это я понял».
Указательный палец Гаврилова полз по «срокам» в еженедельной сводке, строители замогильно «подтверждали», некоторые — даже слегка приподнимая зад:
— Будет. Обеспечим. Тридцать первого декабря, в двадцать четыре ноль-ноль сдадим, — и все знали: невыполнимо.
Гаврилов — бу-бу-бу:
— Сколько каменщиков работает? Да у тебя там за неделю ничего не сдвинулось, торчат
— Подтверждаю.
— Это другой разговор, это я понял. Вопросы? Заканчиваем.
Строители уже на «вопросы?» вскочили, как от пожара или наводнения, нашествия крыс, отпихивая стулья (не жалея затребованный монстром художественный паркет), давясь в дверях, влезая в не доверенные гардеробу куртки, делясь сигаретами, прихватывая со стола бутылки с водой; монстр согнул к себе микрофонную вздыбленную змейку:
— Сотрудникам префектуры — задержаться.
Эбергард уставился на Евгения Кристиановича Сидорова — первый заместитель написал положенные два заявления (по собственному и на отпуск), но совещания отбывал на привычном месте — по правую руку, хоть усох до костей, пожелтел, не разговаривал даже с секретарем (а больше не с кем — приемная вымерла), да еще казалось — у него парализовало шею: Кристианыч не поворачивался и не разглядывал монстра с любовью, как прежде, взглядом не лизал, а сидел очень прямо и глядел точно в какую-то трубу, повисшую на уровне глаз, в далекий светлый кружочек, чуть только отклоняя голову вбок — от монстра, сам, видимо, этого не замечая, — организм боролся за выживание.
Гуляев невозмутимо приготовил в рабочей тетради свежую страницу, всё, что говорил префект, записывал (вдруг нахмурится Эбергарду: а ты что здесь? ну-ка, вон отсюда, это не для тебя! давай-давай, по-быстрому! нет? нет), спокоен, словно знает «о чем».
Больше всего на свете сейчас Эбергард хотел, чтобы через весь зал наискосок неторопливо пробежала жирная крыса.
— Ситуация в городе непростая, — так монстр начинал любое выступление, всё пройдет быстро, почуял Эбергард; вдруг — монстр поднялся и вдруг — пошел за спины, свысока и всесторонне оглядеть всех, если кто надеется спрятаться — остановись, дальше не ходи! — Выборы. Активизируются провокаторы, — сказать нечего, просто для успокоения нервов сожрать, попить крови. — Хотел бы… — все непрерывно записывали, и Хассо катал — что? — и не оборачивались, будто монстр сидит, где сидел, и вещает оттуда, из-под городского герба, из-под лучистого улыбающегося мэра, уложившего подбородок в крепежную лунку меж указательным и большим в опоре типа «праворучный кулак»; дойдет до Эбергарда? не буду записывать, а что, просто внимательно слушаю, — предупредить вас, — монстр добавил два матерных слова, чтоб знали, кто они есть и больше никто. — Я знаю всё. Любой саботаж, попытки за моей спиной… жестоко пресекаться, — и похлопал рукой по плечу довольно свободно обернувшегося помощника — морду: — Ничего, ничего, Борис, прорвемся… — Следующим сидел Хассо, и, играясь в «я и тебя похлопаю, следующим же — ты», — монстр с размаха — ударил по спине кулаком! Хассо качнулся вперед, но тут же, хоть и помедленней, но откачнулся в исходное, под следующий удар и еще что-то дописал — закончил строчку.
Этот — этот — этот кусочек времени, напоминающий распухающий пузырь, — рос, но не кончался и мог лопнуть, лишь получив какой-то ответ, звук, движение, вылиться, протечь — рухнуть… Эбергард рассматривал свою левую руку, сдвигающиеся сами по себе и раздвигающиеся пальцы, рассыпавшись в пыль и развеявшись, его не хватало даже для: вот этого хватит на сегодня? Всё? Если следующего меня?
Кресельная кожа вздохнула — монстр вернулся.
— Заканчиваем, — судя
Ну, что, что, что Эбергард мог бы сказать? Что бы он сказал после «возражения есть?». Всё же понятно. Что дело не в этом. Но почему-то показалось: я должен был что-то сказать. Вот что пугало.
Ничего теперь не могло сбить, он начал главную работу: с утра в наркологический диспансер, обшарпанный, нищий, неопрятные старухи в регистратуре, одноглазые врачи, — облако какого-то другого времени, другой этаж, родные места, то, что теперь могло лишь испачкать, я здесь ни за что не останусь! — старался говорить отчетливо, резко не взмахивать руками, ходить уверенно по линолеумным лохмотьям, не повышать голос — как, оказалось, трудно выглядеть нормальным — он нормальный, кому показать вены? Но серую туалетную «бумагу» со штампом выдали без всяких — за восемьдесят один рубль.
За свидетельством о рождении Эрны и свидетельством о разводе Эбергард отправился в загс; в ожидании администратора разглядывал лоток с тиснеными папками «С днем свадьбы!», «С днем рождения!», фотоальбомы «Мама, папа, я родился!», про разводы — ничего, расценки на лимузины и кафе, сборники «Как провести свадьбу» (в двух томах), одну главу прочел целиком — «О правильной организации выкупа невесты», — мимо по коридору направо пропархивали самые дружные парочки на свете по стрелочке «Регистрация браков».
— Пройдите.
Девушка — розовые щеки, нежные губы — просмотрела его заявление, поднялась и заглянула в железный шкаф — открылись полки, забитые папками «Рождения», забитые папками «Смерти» и папками «Браки».
— Заполняйте квитанцию по образцу «Госпошлина за развод».
Страшным оказалось делом — Эбергард возюкал специально переломанной для сохранности пополам и сращенной изолентой ручкой — 4100000657, ОНКО 37906858 (не уместилось, заперлось в «наименование организации»), р/с 54900000004396847365, подсчитывая нули, а куда писать этот распаскудный КБК, двадцать цифр?! — взял новый бланк, поукладывал цифры тесней, но вдруг задумался: не вбухал ли он «корсчет» в «расчетный»? И где тогда «расчетный»? В образце «расчетного» нету. А в квитанции есть! К нему за стол, как двоечник к отличнику, присоседился мужик в светлых брючках, привел жену на развод — и с тем же напряжением пыхтел меж квитанцией и образцом, а еще жена его — загорелая, закрывшись огромными черными очками, тоже в белом, — ожидала отстраненно: хочешь, решил — пожалуйста, но всё сам, вот он и вглядывался в нули; и Эбергард рядом, как разведчик в шифровку, втискивал в крохотные окопы граф как бы ничего не значащие цифры, уже заранее зная, что и третий бланк губит задарма.
— В Сбербанке за десять рублей есть заполненные бланки, — и охранник поднялся размяться.
Эбергард подскочил, сминая квитанцию, вслед за мужиком к зеленой вывеске через сквер; заполненные бланки давали бесплатно, но за десятку нужно было взять лотерейный билет.
— Вам «авиационную» или фонда «Дикая природа»?
Мужчина в светлых брючках умело стер оставленной на стойке ничего не стоящей монеткой пять серебристых кружочков в боках кабанов, на крыл ах лебедей, если откроются три одинаковые цифры — выиграл.
— Выигрыш: двадцать рублей! — сказал он. — Еще два билета на эти деньги! — и заново схватил монетку стирать.
Эбергард протянул руку над его подрагивающими плечами, отдал десятку, схватил квитанцию, расписался, оплатил и помчался по траве через сквер назад, мужчина выиграл еще один лотерейный билет, коротко рассмеялся и заново «стирал» кабанов и лебедей с улыбкой ожидания, а жена его сидела в углу приемной загса среди счастливых молодоженов и двух сумасшедших, пришедших менять имена и фамилии.