Немецкие шванки и народные книги XVI века
Шрифт:
4
Про то, как рыцарь решил подшутить над купцом
Поэт Бебель, из книги которого взяты и переложены на немецкий язык многие из наших историй, пишет, что он сам был свидетелем того, что произошло в одном кабаке (и о чем мы расскажем ниже), в котором предавались не только беспробудному пьянству, что нынче стало свинским обыкновением и у нас, но и потешали и развлекали друг друга всевозможными забавными разговорами, шутками и проделками. И вот после долгих бесед, в которых на свой лад блеснул умом каждый, взялся один рыцарь насмешничать над сидевшим там же купцом, и издевался он над ним в следующих выражениях: «Вне всякого сомнения, худо приходится вам, купчишкам, вынужденным разъезжать по разным странам и возвращаться домой ой как нескоро. А худо потому, что случается вам оставлять дома, в больших городах, ваших молодых и красивых жен, а уж в городах-то полно добрых да статных молодцев, порою — и благородного происхождения, — вот потому-то у горожан и бывают такие красивые дети, ведь похожи они не на главу семейства, а на какого-нибудь прохожего да проезжего. А у нас, рыцарей, таких забот нет: даже когда нам случается быть в отъезде, супруги наши пребывают в замках да во дворцах — и, следовательно, вдали от подобных искушений или же соблазнов». — «Позволите ли вы, сударь, — сказал купец, — подшутив надо мною
Так что шутка вышла боком самому шутнику.
В глухом лесу начнешь кричать — Возьмется эхо отвечать. Не безобиден даже вздор. Состришь — сострят тебе в отпор. Способных разобидеть слов Не слышишь лишь от молчунов.5
Почему ландскнехты слывут божьими людьми
Разве все, кому в удел достаются честь и доброе имя, получают их по заслугам? Жизнь и труды человеческие свидетельствуют об обратном. В особенности касается это потаскух и потаскунов, которым удается прослыть людьми добропорядочными, а то и прославиться, не прилагая к этому никаких усилий, скорее направляя свои помыслы совсем в другую сторону. Точно так же и всяк считает иногда ландскнехтов людьми праведными, даже Божьими, тогда как на самом деле их следовало бы поносить на чем свет стоит (речь у нас не идет о справедливых и праведных воителях, носящих это имя с честью). Что же касается прозвища «Божьи люди», или даже «Божьи солдаты», то о его происхождении повествует такой шванк. Одна достойная и почтенного возраста женщина побывала в городе на рынке и приняла там молодого вина больше, чем ей следовало. Ближе к вечеру, когда она решила все же попробовать добраться до дому, в родную деревню, вино ударило ей в голову с такой силою, что частично вышло изо рта, отчего ей стало совсем худо и она свалилась с дороги в глубокую яму, из которой уже никак не могла выбраться без посторонней помощи. А по дороге проходил живший в городе ландскнехт. Он уже давно заметил женщину, заметил также, как ей плохо, потому что шла она шатаясь да и перегаром от нее несло изрядно. А тут она завопила, моля о помощи. И добрый молодец ей помог. После чего женщина горячо поблагодарила его, а поскольку она, как уже было сказано, мало что соображала, то она спросила у него, кто он такой. «Ландскнехт», — ответил ландскнехт. «Ах ты, ландскнехтик мой славный, — сказала пьяная баба. — Божий ты человек, вот ты кто. И пусть Христос не оставит своего человека и наградит его». Итак, прозвание «Божий человек» применительно к ландскнехтам изобретено старой, пьяной и ничего не соображающей бабой.
Чужую славу получать — Как непосеянное жать. Коли не судят по делам, Любая слава только срам. А дело доброе порой Вознаграждается с лихвой.6
Почему ландскнехты попадают в рай, a нe в ад
В одном большом сражении перебили уйму народа, и среди них — немалое количество наемных солдат, или же ландскнехтов. И вот эти ландскнехты, как сражавшиеся, так и павшие плечом к плечу, под одним знаменем, не захотели разлучаться и после смерти: в полном боевом порядке, при оружии и с полковыми знаками, как живые, замаршировали они по направлению к геенне огненной. Но черти, увидев их, а в особенности их боевые отличия и знамена, сильно перепугались, потому что решили (поскольку Господа Бога нашего Иисуса Христа изображают с красным победным знаменем, поднятым в то мгновенье, когда он спускается в преисподнюю, чтобы уничтожить ее), что сейчас их из ада изгонят и уничтожат. Посему они закрыли и замуровали, насколько им это в чудовищной спешке удалось, все входы в ад, задвинули засовы, подперли ворота столбами и всем прочим, на это пригодным, а также вооружились чем ни попадя и изготовились отражать грядущий штурм. Добрые солдаты, ни о чем таком не подозревая, подошли вплотную и решили было встать здесь на зимние квартиры, потому что, слыхали они, холодно в аду не бывает. А встретили их злобными проклятьями, угрозами и всевозможными метательными предметами. В довершение же всего Страж Адских Врат обратился к ним с такой речью: «Наше общее мненье вкратце таково: валите-ка отсюда прочь, поворачивайте направо и пробуйте пристроиться в раю, потому что мы вас сюда не пустим и обитать у нас не позволим». И указал им рукой заданное направление. Ропща, серчая и бранясь, извечные враги рода куриного и мужичьего снялись с места и направились быстрым шагом на небеса. Прибыв туда, постучались и потребовали, чтобы их впустили. Святой Петр поглядел на них, живенько узнал этих птиц по полету, да и по оперенью тоже, и сурово промолвил: «Кто оказался настолько бесстыден, что осмелился показать вам дорогу сюда? Ну-ка проваливайте отсюда, да поживей, ноги в руки, одна нога здесь, а другая там. Потому что как были вы при жизни убийцами и кровососами да появлялись повсюду, где пахло жареным, так и по смерти не положен вам наш вечный покой». Услыхав подобные слова, один из ландскнехтов разъярился настолько, что вздумал возразить апостолу Божьему, говоря ему: «Да куда же нам, наконец, деваться, если сюда нас не пускают, а из преисподней уже прогнали?» Но святой Петр стоял на своем: «Вы что, оглохли? Катитесь отсюда, пока вас взашей не вытолкали! Проваливайте, изверги и насильники!» Но, услыхав и эту отповедь, вспыльчивый ландскнехт, о котором шла речь выше, осерчал еще сильнее и заорал что есть мочи: «Подобает ли свирепому волчищу, пожирающему без разбора коров, телят и овец, именовать разбойником жалкого лиса лишь потому, что тот, случается (да и приходится), душит иногда кур? Или ты, лысый чурбан, позабыл о своих собственных прегрешениях? Позабыл, как солгал своему Учителю и Спасителю и как от Него отрекся? Отрекся не один раз, а трижды! А ведь никого из нас ни в чем подобном нельзя упрекнуть». — «Ну ладно, ладно, — ответил святой Петр, которому стало очень стыдно, в особенности же из-за того, что такие обвинения могли донестись и до слуха других обитателей рая, — милости прошу к нам в рай, возлюбленные чада Господни, и прошу вас не держать на меня зла из-за опрометчивых слов. Никогда впредь я не буду обращаться с бедными грешниками столь жестокосердно». Так что раз уж они все туда попали, любой может с ними там свидеться.
Узнать захочешь, в чем ты лих, — Так оскорби двоих-троих. Пусть двое робко промолчат, Но третий отомстит стократ. Поэтому куда добрей Суди о каждом из людей.7
Про одного ученого и про его подбитый мехом кафтан
Один весьма ученый человек, к тому же поэт, книги которого и сегодня во множестве предлагаются на продажу, проживал в городе Эрфурте. И пошел он однажды на рынок в роскошном кафтане на меху, да и в остальном был одет соответственно, — и тут же со всех голов слетели шапки и береты, как будто их сдул мощный порыв ветра, потому что каждый спешил выказать ему свое почтение. И в тот же день случилось ему по делам побывать на рынке еще раз, но теперь уже в весьма скромном одеянии — в довольно убогом кафтане, в старых панталонах и в поношенном берете. А люди на рынке были те же самые, что и с утра. И узнали они его или нет, никому не известно, — только на этот раз шляпу снимать не стал никто. Да, честно говоря, никто до нее и не дотронулся. Ученый быстро сообразил, что знаки почтения выказывали не ему, а его наряду. Он вернулся домой, вынул из комода злополучный кафтан, когда-то пошитый им к собственной свадьбе, водрузил его на палку и обратился к нему с нижеследующей речью: «Выходит, что ты лучше меня и что люди уважают тебя больше, чем меня. Неужели ты думаешь, что мне это по вкусу?»
И, вымолвив это, разрезал кафтан (чтобы такое безобразие никогда больше не повторилось) на мелкие кусочки.
Иного8
О презрении к бедным друзьям
Сын одного бюргера долгое время обучался в итальянских землях и стал поэтому на редкость образованным человеком. Лишь одному он забыл научиться: а именно тому, что необходимо обуздывать свое высокомерие. Когда он в конце концов воротился на родину и его друзья и близкие, один за другим, начали наносить ему визиты, чтобы помочь освоиться дома, проявления его благодарности оказались в высшей степени странными. Ибо богачей, ученых и прочих людей, знакомство и дружбу с которыми он почитал для себя лестными, сей муж принимал и привечал с почтением и гостеприимством, что же касается людей бедных и малых, то он говорил им всегда, что лучше шли бы они по своим делам. Спросили его как-то, почему он ведет себя со скромным людом столь неподобающе, и он ответил: «Возвышенному уму возбраняется предаваться иным размышлениям, кроме как о высоких же предметах, а эти людишки только и твердят о сохе, да о плуге, да о навозе, — так что, получается, либо им, либо нам приходится погружаться в молчание и пропускать слова собеседника мимо ушей, чтобы не обременять себя ненужными сведениями и беречь силы для собственных трудов».
Тому, кто знатен и богат, Его достоинства вредят. Мудрец смеется над глупцом, Богач скучает с бедняком, Красавец юноша хулит Калеку за невзрачный вид. Хвалы достоин только тот, Кто ровню в каждом признает.9
Про то, как адвокат стал монахом
Одному стряпчему, или же ходатаю — да такому, что он выигрывал все дела, за которые брался, и умел посрамить каждого, кто не принимал его сторону или тем паче поддерживал противоположную, — случилось, уж я не знаю как, раскаяться в том, что ведет он столь скверную жизнь. Он отправился в монастырь и принял монашество. Аббат был новоиспеченному брату крайне рад, потому что обитель увязла в нескольких неотложных и непростых тяжбах, — и, едва приняв его в орден, предложил адвокату заняться решением спорных вопросов. Но стряпчий, в мирской своей карьере победоносный, в делах церковных начал терпеть одно поражение за другим. Поэтому настоятель призвал его к себе с такой суровостью, как будто монах был уличен в малом прилежании или вовсе в непотребстве, и пригрозил прогнать его из монастыря. Адвокат же оправдался так: «Я стараюсь изо всех сил, но у меня ничего не выходит; вот если бы я начал лгать, как доводилось мне прежде, тогда бы я выиграл все ваши дела».
Где правда в пленницах у лжи, Там слова правды не скажи! Где хитрость и обман в цене, Там правда вечно в стороне! Где правит толстая мошна, Там правде жалкая цена. Где ложь над правдой верх берет, Несправедливость там цветет. А если лжешь без угрызений, То ты в судейском деле гений.10
Про настоятеля собора в Магдебурге
Эту историю я собственными ушами слышал от моего покойного родителя. Когда богатому настоятелю собора в Магдебурге пришла пора отправляться к праотцам, собрались у его смертного ложа все, кто в силах был ходить, а кто не в силах — тех принесли на руках. Несчастный дурачок, а может, и шут, обитавший в доме у священника, увидев такие хлопоты, воскликнул: «Да раз так, то и мне кое-что причитается, я ведь служил моему господину дольше, чем кто бы то ни было другой». И с этими словами достал он из-под лавки пару стоптанных домашних туфель и пошел прочь. А у дверей добавил: «Это моя законная доля, а ежели я кого этим нагрел, так это его печаль, а вовсе не моя».
Вот человек в предсмертной муке, А кто-то потирает руки. В наследство всякий взять готов Хоть пару старых башмаков. Врагов уж лучше одарить, Чем денег у друзей просить.11
Про то, как владелец помог сжечь свой фургон
Нескольких горожан поставили сторожить хлебные амбары в Касселе. А так как дело было холодной ночью, они развели большой костер и натаскали в него дров откуда смогли. В полночь один из них шутливо обратился к товарищам: «Костер скоро погаснет, а до утра еще далеко. Но случилось мне заприметить тут неподалеку один фургон, его бы нам на всю ночь хватило. Да вот беда: деревяшки спалишь, а обода и прочие железяки девать некуда. Нельзя же, чтобы они зазря пропадали!» А владелец как раз этого фургона, не подозревая, понятно, что речь зашла именно о его имуществе, подхватил уже всерьез: «Да дело же проще некуда! Давайте этот фургон сюда! А железяки я себе возьму. Да выставлю вам зато в придачу два ведра пива (что стоит примерно талер), ежели вы откажетесь от своей законной доли. Так что давайте-ка его живо сюда». Прикатили они фургон, разрубили и принялись кидать доску за доской в огонь, а когда уже разгорелось хорошее пламя, владелец фургона, смеясь от всей души, заявил: «Не позавидуешь хозяину этого фургона, когда он завтра утром возьмется искать его и не сможет найти. И поделом ему — надо было свое добро получше сторожить. Такое случается только с раззявами». А как раз об эту пору ободы и прочие железяки уже были сложены в кучу, и сторожа потребовали у того, кто таким добром не побрезговал, выдать им всем деньги хотя бы на одно ведро пива — и немедля. С утра же он, подхватив свое приобретение, собрался восвояси. И вдруг обнаружил пропажу фургона. Слишком поздно сообразил он, как ловко обвели его вокруг пальца, и понял, что, роя яму другому, угодил в нее сам. Поэтому, когда сторожа потребовали у него денег на второе ведро пива, он принялся бранить их на чем свет стоит и угрожать донести властям о злой проделке, чтобы им самим пришлось платить ему за фургон. Но это было бы для него больно жирно: он ведь и так, сжегши собственный фургон, погрелся по дешевке, да еще и повеселился от души. Поэтому и насмешки толстокожих грубиянов сторожей показались ему чересчур тонкими.
Кто, видя, как приносят вред, Считает: пострадал сосед, Ему ж достанется барыш, — Того иным не удивишь, Как самого его надув, Раздев при этом и разув.12
Про то, как житель Касселя поймал зайца
В окрестностях города Касселя простым смертным было под страхом серьезного наказания запрещено ловить зайцев, и поэтому длинноухие животные чувствовали себя в саду и в огороде как у себя дома и истребляли чудовищные количества капусты. Много лет назад, рассказывают, прогуливался один достопочтенный горожанин, живший возле Нойштадтских ворот, по собственному огороду и, увидев одного такого удачливого разбойника, не удержался и запустил в него камнем. Бросок выдался меткий, заяц свалился замертво. Горожанин поднял его, спрятал под плащом и направился в Кассель, рассуждая при этом следующим образом: «Вот и мне пришел черед полакомиться жарким. Но было бы нечестно предаваться столь сладостному занятию в одиночку, следует поделиться с родственниками и свойственниками». Вскоре, однако же, он сообразил, что жаркого из зайца получится совсем немного и придется ему, чтобы не осрамиться перед гостями, присовокупить к угощению мясные и рыбные блюда, а также выставить каждому из приглашенных по меньшей мере бутылку вина. Но расходы на дополнительное угощение, как бы велики они ни были, — это еще далеко не самое страшное: молва об умерщвлении зайца наверняка достигла бы слуха властей (а какая молва не достигает их слуха?) — и пришлось бы ему, бедняге, выплачивать весьма значительную пеню. Додумавшись до этого, поднялся горожанин на мост через Фульду и обратился к очнувшемуся уже зайцу со следующими словами: «Как прикинешь, какие расходы и прочие неприятности ты мне сулишь, так и решишь, что лучше бы ты мне вовсе не попадался. Пошел ты к черту!» И швырнул его в Фульду, позволив тем самым спастись.