Немногие возвратившиеся
Шрифт:
Конечно, строгий порядок мог бы облегчить достижение общей цели. Но это понимали лишь офицеры. Многие из нас честно пытались установить дисциплину. Но даже ценой собственной жизни мы не имели возможности в тех условиях предотвратить беспорядки. Как запретишь человеку, который уже много дней ничего не ел, искать хоть какую-нибудь пищу? Разве можно осуждать окоченевшего солдата, если он ищет теплый угол для ночлега? И как объяснишь человеку, который бегает взад-вперед вдоль колонны и размахивает руками, задевая при этом окружающих, тщетно стараясь согреться, что надо спокойно идти
В наших несчастьях все винили немцев. Это из-за них у нас не было горючего. К тому же они, в отличие от нас, имели и топливо, и еду, да и обмундирование у них было не в пример лучше нашего.
Как тут не чувствовать неприязнь?
* * *
За лесом снова начиналась бесконечная заснеженная равнина. Дорога неожиданно стала шире. Судя по утрамбованному снегу, здесь прошли танки. Здесь мы увидели огромное количество противотанковых орудий, причем рядом с массивными немецкими расположились маленькие итальянские. Они ожидали приближения вражеских танков почти оттуда, откуда мы только что пришли и откуда до сих пор подтягивались люди.
Мы шли дальше. Становилось темно.
* * *
Вся техника снова остановилась. Ждали темноты, чтобы преодолеть простреливаемый невидимыми русскими участок дороги. Я присел на грязезащитное крыло грузовика с ранеными.
Состояние, в котором я находился, пожалуй, уже нельзя было назвать усталостью. Это было нечто большее. Все мы держались на ногах лишь благодаря огромному нервному напряжению.
Мы еще не знали (я узнал об этом только несколькими днями позже, да и то без подробностей), что за нами, в районе деревни Поздняково, где мы останавливались на рассвете, последние боеспособные части дивизии Торино были атакованы вражескими танками и пехотой и разбиты.
* * *
Темнело. Техника все еще продолжала стоять, но люди один за одним двинулись вперед. Они осторожно спускались в низину и начинали подниматься на следующий склон. Судя по слухам, именно там находилась невидимая пока деревня, оставшаяся в руках наших солдат. Причем уже за пределами окруженной территории.
По обеим сторонам от нас то и дело слышались автоматные очереди. Ночное небо периодически озарялось яркими вспышками. А я все еще сидел на месте. Ко мне, сильно хромая, приблизился очень молоденький пехотинец, на вид совсем мальчик. На его ноги, замотанные в грязные обрывки одеял, было страшно смотреть. Кажется, он опирался на палку.
Мальчик плакал, твердил, что ему очень больно, и просил пустить его на грузовик. Лейтенант, в ведении которого находился этот транспорт, сказал, что ни одного свободного места нет. Тогда пехотинец принялся умолять меня уступить ему мое место, дав возможность хотя бы немного отдохнуть. Я пытался ему объяснить, что это бесполезно, что, если грузовик тронется, он все равно не сможет удержаться, но мальчишка не слышал голоса рассудка.
Понимаю, что я повел себя крайне эгоистично, но не уступил место пареньку. Надо полагать, моя душа, так же как и тело, замерзла и потеряла чувствительность. Некоторое время я следил за удаляющейся прихрамывающей фигуркой, чувствуя
* * *
Оставаясь без движения, можно было очень быстро замерзнуть. Так и получилось. Вскоре я почувствовал, что мои промокшие ноги превращаются в куски льда. Тогда я решительно спрыгнул на снег и снова пошел пешком. Солдат, пристроившийся на другом крыле, присоединился ко мне. Он сказал, что его зовут Карнаги. По пути выяснилось, что он хорошо знает здешние места, поскольку неоднократно бывал здесь по заданию своего командира. Он незамедлительно изложил свою версию происходящего, из которой следовало, что еще до рассвета мы обязательно будем в безопасности.
Не стоит пересказывать нашу беседу, если обмен краткими репликами вообще можно назвать беседой. Я не спал уже две ночи, наступала третья. В течение двух с половиной дней у меня не было ни крошки во рту. Но самым страшным все-таки был холод. Я замерз и устал так, что с трудом соображал.
У подножия холма на дороге я увидел еще двоих замерзших солдат, на которых никто не обратил внимания. Людская река текла мимо, безразлично огибая неожиданное препятствие. Я сумел пристроить одного из двоих на сани с ранеными, второй так и остался на дороге.
Неожиданно нас догнал мой друг Марио Беллини. Он везде безуспешно искал младшего лейтенанта Тривса. Последний прибыл из Италии только несколько дней назад, и Беллини было поручено присматривать за неопытным парнишкой. Час назад они потеряли друг друга в толпе. Забегая вперед, скажу, что они так и не нашли друг друга.
* * *
Вместе с Карнаги мы медленно шли вверх по склону. Вскоре мы вошли в деревню. На ее окраине стояли массивные деревянные строения, находящиеся на значительном расстоянии друг от друга. Немцы, возглавлявшие колонну, остановились.
Я подошел к одному из офицеров, представился и попросил его обрисовать обстановку. Тот отвечал лениво и явно нехотя, медленно цедил слова сквозь зубы. (С тех пор я никогда не обращался к немецким офицерам, если без этого можно было обойтись.) Он сказал, что вокруг деревни русские, нам предстоит прорываться или в том направлении, в каком мы двигались раньше, или немного отклонившись вправо. Но можно рассчитывать, что сопротивление врага будет минимальным. А где линия фронта? Где-то здесь.
Получив информацию, я вернулся к Карнаги, сидевшему в группе солдат. Минуты казались часами. Мороз был нестерпимым. Нервное напряжение тоже. Чтобы хоть немного расслабиться, мы изредка перебрасывались ничего не значащими словами.
* * *
С гребня расположенного неподалеку небольшого холма застрочил пулемет. Русский пулеметчик усердно поливал огненными очередями темноту во всех направлениях. Русские, как и немцы, неэкономно расходуют патроны.
Один из немецких танков, выстроившихся на краю дороги, выстрелил в направлении, откуда доносились очереди. Последовала пауза, после чего пулемет заговорил снова. Еще один выстрел, снова пауза - и новая очередь. Так продолжалось несколько раз, в конце концов, из танка прекратили огонь, чтобы не расходовать зря снаряды.