Немного о себе
Шрифт:
— Видите ли, — продолжал он, — каждый оценивает книги по-своему. Я выразил свое личное мнение. Если бы я жил во времена начала всех начал, то осмотрелся бы вокруг, чтобы узнать, что говорят в приходе об убийстве Авеля, прежде чем открыто осудить Каина. Конечно, у меня была бы своя точка зрения, но я не высказал бы ее до тех пор, пока не прощупал почву. Итак, вы слышали, что я думаю об этой книге. Каково мое мнение для публики? Право, не знаю. Оно не перевернет мир.
Он устроился в кресле поудобнее и заговорил о другом.
— Девять месяцев в году я провожу в Хартфорде. Я давно уже смирился с тем, что в течение
«Входит некто и заявляет, что не желает видеть никого, кроме мистера Клеменса. Это оказался агент по распространению фоторепродукций картин из Салона, но я очень редко использую такие картины в своих книгах…
Появляется другой человек, который тоже отказывается говорить с кем-либо, кроме мистера Клеменса. Этот пришел уговорить меня написать в Вашингтон о чем-то очень важном. Я принял его, затем третьего, четвертого… Наступил полдень. Я устал вести дневник и захотел отдохнуть».
Однако пятый посетитель оказался единственным, у кого нашлась визитная карточка, и он прислал ее: «Бен Кунц. Ханнибал. Миссури». Я вырос в Ханнибале. Бен был моим старым школьным приятелем. Соответственно я распахнул настежь двери моего дома и кинулся с распростертыми объятиями к огромному, тучному джентльмену, который не бьш Беном, каким я знавал его, — он совсем не походил на него. «Но все-таки это ты, Бен? — спросил я. — Сильно же ты изменился за последнюю тысячу лет». Толстяк промямлил: «Мм, по правде говоря, я не Кунц, но я встретился с ним в Миссури, и он попросил обязательно зайти к вам и дал свою карточку». Тут он разыграл сценку, приготовленную для меня: «Одну минуточку, я сейчас достану проспекты. Хоть я и не совсем Кунц, однако путешествую с полным набором громоотводов, каких вы никогда не видели».
— И что же произошло? — спросил я почти шепотом.
— Я захлопнул дверь. Он не был Кунцем, совершенно точно, не был моим старым школьным товарищем, но я пожал обе его руки с любовью и… В моем собственном доме меня атаковал коммивояжер по продаже громоотводов.
Как я уже сказал, мне почти не удается писать в Хартфорде. И вот каждый год я приезжаю сюда и работаю по четыре-пять часов ежедневно в кабинете, который устроил в саду того домика на холме. Конечно, я не против двух-трех вторжений. Когда дело спорится, такие мелочи не мешают. Однако восемь или десять перерывов задерживают развитие композиции.
Я сгорал от нетерпения задать целую кучу дерзких вопросов: каким собственным работам он отдает предпочтение и так далее, но, завороженный глазами собеседника, так и не осмелился. Он продолжал говорить, и я внимал ему, распростершись ниц. Речь шла о работе мозга, и я до сих пор не уверен, действительно ли он имел в виду то, что сказал.
— Я не интересуюсь беллетристикой. Больше всего на свете меня привлекают факты и всякого рода статистика. Даже если речь идет о выращивании редиски, это занимает меня. Например, только что, прежде чем вы вошли, — он указал на тома энциклопедии, стоявшие на полке, — я читал статью о математике, абсолютно чистой математике.
Двенадцать на двенадцать — вот чем заканчиваются мои познания в этой науки, но я наслаждался статьей, хотя не понял из нее ни слова; сами факты,
Унося в голове этот драгоценный совет, я распрощался. Великий человек с мягкой добротой в голосе уверил меня, что я ничуть не потревожил его. Оказавшись за дверью, я почувствовал сильное желание вернуться, чтобы задать еще больше вопросов. Теперь- обдумывать их стало легко, но время Марка Твена принадлежало ему, хотя его книги были моими.
Позднее у меня было достаточно времени, чтобы мысленно возвращаться к нашей встрече через кладбище дней. И я всегда сожалел, что он о многом не успел сказать.
В Сан-Франциско сотрудники «Призыва» поведали мне множество легенд об ученичестве Марка Твена в их газете двадцать пять лет назад, о том, как из него получился репортер, изумительно неспособный писать на злобу дня. Рассказывали, что Марк Твен имел обыкновение забиваться куда-нибудь в угол и там, свернувшись калачиком, размышлять до самой последней минуты. Затем он производил нечто не имеющее никакого отношения к заданной теме — материал, который заставлял редактора сквернословить, а читателей «Призыва» просить еще и еще.
Мне бы очень хотелось услышать рассказ об этом от самого Марка Твена, а также многое другое из его веселого и пестрого прошлого. Он был подмастерьем наборщика (в те дни странствуя от берегов Миссури до Филадельфии), «щенком» (учеником лоцмана) и вполне опытным лоцманом, солдатом Юга (всего три недели), личным секретарем помощника губернатора Невады (это пришлось ему не по вкусу), шахтером, редактором, специальным корреспондентом на Сандвичевых островах [367] и еще Бог знает кем.
367
Сандвичевы острова — старое название Гавайских островов, архипелага из 24 островов в Тихом океане; сейчас штат США
Как было бы здорово напоить такого бывалого человека, напоить допьяна смешанными напитками и, выражаясь языком его Родины, заставить «ретроспектировать». Однако мои глаза никогда не увидят подобную оргию, достойную богов!
Комментарии
«Немного о себе для моих друзей — знакомых и незнакомых»
ГЛАВА 1
С. 11. Бомбейский фруктовый рынок— Бомбей, крупный город и порт на западе Индии на побережье Аравийского моря.
Айя (инд.) — туземная няня, индийская женщина, служащая у англичан.
Не достигший еще привилегированного общественного положения— в индуизме посвящение в высшие касты (инициации) происходит обычно у мальчиков в восемь лет.
Древесницы (квакши) — бесхвостые земноводные, достигающие в длину 13–14 см.
Дау (араб.) — одномачтовое арабское каботажное судно, совершающее рейсы между портами.