Немного сумасшедшая
Шрифт:
— Я не настолько ослаб, что не могу сам пить.
Он потянулся и забрал у нее бутылку.
Она оценивающе приложила грубую ладонь к его щеке.
— Ni jiu hui.
Но ты ослабнешь.
Глава 8
2 июля
Я наблюдал, как она разбирала свою холщовую сумку, выкладывая перед собой ингредиенты для нашего ужина.
— Позволь
— Ни за что, — она взглянула на меня через плечо и улыбнулась. — Дрю. Серьезно.
Внутри меня что-то перевернулось от того, как прекрасна она была. Гладкая кожа с красивым оттенком, зацелованная солнцем.
— Нора, ты готовила для меня ужин двадцать вечеров подряд. Пожалуйста, позволь мне заплатить тебе за это, — умолял я ее глазами, желая дать ей понять, как сильно я этого хотел, как много ее простая доброта значила для меня. Питание для меня было больше, чем поддержание энергии и здоровья. С ней это становилось тем, что оно собой представляло — ее заботой и уходом, неким совместным занятием.
Я привык заботиться сам и получать заботу в ответ. В деревнях я навещал и помогал тем, кто не мог помочь себе сам. Я охотно отдавал свою энергию, а мои пациенты, как правило, принимали ее. В свою очередь, женщины во время моих командировок заботились обо мне. Они благодарили меня плодами и блюдами своей земли и своих столов. Я с благодарностью принимал все это.
Но здесь все было по-другому. Что я давал Норе? Что она получала от нашего совместно проведенного времени?
— Готовить для двоих легче, чем для одного, — объяснила она просто, сложив сумку и убрав ее на противоположную стойку. — Мне не хватает кого-то, для кого я могла бы готовить.
На этом разговор о долге и деньгах был окончен. Она с легкостью перемещалась вокруг меня, снова принявшись разбирать и распаковывать покупки. Ее лицо не выражало никаких эмоций, но у нее была та легкая улыбка, к которой он так привык.
Движения ее рук приостановились, она повернулась ко мне и спросила с легким беспокойством:
— У тебя ведь есть гриль?
— Гриль? Да, конечно. Он вон там.
Я повел ее через свою маленькую кухню к задней площадке, указав на забытую темно-серый гриль, который находился как раз за площадкой.
— Так себе, конечно, — признал я, пожав плечами и почесав затылок. — Вообще-то я его не так
Когда она усмехнулась мне, я добавил:
— В смысле, вообще не использую.
Она прошмыгнула мимо меня и осторожно приподняла крышку, заглянув внутрь, где все было покрыто паутиной.
— Он идеален.
Ее глаза пробежались по всему двору, словно ища чего-то.
— Можешь очистить его от паутины, а я пока пробегусь по улице, подберу пару брусков?
— Да, мэм, — ответил я, довольный тем, что мне поручили какое-то дело. В последнее время наблюдение за тем, как она готовит, сводило меня с ума. Мне приходилось прикладывать максимум усилий, чтобы не преследовать ее по всей кухне, обхватив ее бедра.
— Я скоро.
Я смотрел на удаляющийся силуэт, который вышел через дверь и скрылся с поля зрения. Мой взгляд задержался на ее длинных, загорелых ногах.
К ее возвращению с другой холщовой сумкой в руках гриль был вычищен и готов. Я улыбнулся, услышав, как открылась и закрылась дверца. Мне так нравилось та легкость, с которой она перемещалась по моему дому. Я встретил ее внизу лестницы, взяв у нее сумку.
— Принесешь сюда еще какое-нибудь добро, и можно выделить в ванной местечко для твоей зубной щетки.
Она улыбнулась и прервала зрительный контакт, когда ее щеки зарделись.
— Прости, — пробормотала она, убрав за ухо непослушную прядь. — Я в последнее время вроде как оккупировала твою кухню, да?
— Нора, — сказал я, повернув ее лицо к себе и подняв ее подбородок. — Я пошутил. Мне нравится видеть твои девчачьи цветастые миски в своей раковине.
Она хлопнула меня по плечу и вручила мне пакет с древесным углем.
— Ну ладно, мужицкий мужик. Разведи для женщины огонь.
Мы сидели вдвоем на шероховатых деревянных ступеньках с бокалами вина в руках. Ее бедра были так близко от меня. Я чувствовал ее жар даже на позднем послеобеденном солнце. Тунцовые стейки, которые она принесла на обед, мариновались в холодильнике, а мы наблюдали, как угли меняют цвет от черного к серому и почти белому.
— Вон там, – сказала она шепотом, перемещая взгляд от тлеющих брусков к моему жалкому — но чистому — двору. — Ты действительно над многим здесь поработал.