Ненасытность
Шрифт:
Он кивнул.
— И что же ты собираешься делать теперь? Вид у нее был жалкий.
— Я… не знаю. Из Америки мне не пишут. Когда я была еще ребенком, они много раз говорили мне, что я смогу приехать к ним туда. Но теперь они, наверное, так не думают.
Марит отвернулась.
Кристоффер не знал, что ей сказать.
— Но что бы тебе хотелось, если не считать поездки в Америку?
Она снова посмотрела на него.
— Мне хотелось бы работать. Но я не знаю, где. Я ничего не умею.
— Лично мне кажется, что ты весьма говорлива, — заметил он.
Она тут же загорелась от его слов, что было ей явно во вред.
— Да, но это только с вами, доктор! Вы такой добрый.
— Ну, ну, — улыбнулся он. Немного поразмыслив, он сказал:
— Что ты скажешь на то, чтобы работать здесь, в больнице? Вопрос с жильем мы легко уладим, если ты сможешь выполнять самые простые обязанности. Но, конечно же, это будет тяжелая работа: мыть полы и все такое…
Что он такое говорит? Предлагает Марит ту же самую работу, в которой отказал Лизе-Мерете? Да, именно так: он отказал своей возлюбленной в ее просьбе поработать в больнице и предложил эту работу другой!
Впрочем, здесь была разница. Дело было в самом характере работы и в том, что Марит действительно нужна была эта работа. И даже не столько сама работа, сколько сознание того, что у нее есть какое-то будущее. Это было необходимо для ее выздоровления. Теперь в нем заговорил врач. К тому же этот молодой отпрыск рода Людей Льда был психологом.
На глазах у Марит появились слезы счастья.
— Я буду работать день и ночь, лишь бы мне только позволили!
— Это дневная работа, — с улыбкой ответил он и встал. — А теперь тебе надо просто выздоравливать и набираться сил, остальное я устрою. Тебе нравится здесь?
— О, да! Здесь все такие добрые. Я поговорила сегодня немного с моими соседками по палате. Они такие приветливые.
Кристоффер огляделся по сторонам, встречая доброжелательные улыбки слушающих их разговор женщин.
— Это хорошо, что вы приняли Марит в свою компанию, — непринужденно заметил он.
Он переходил от одной кровати к другой, находя для всех приветливые слова — и этот его незапланированный обход поистине вливал жизнь в пациентов. Все просто лезли из кожи вон, чтобы показать ему свое восхищение и свое почтение. Наконец он ушел.
Было бы большим преувеличением сказать, что Марит разговаривала с остальными. С ее болезненной застенчивостью весь разговор сводился к фразам: «Как тебя зовут?» «Марит». «С чем ты лежишь здесь?» «С чем? Ах, да, с воспалением слепой кишки».
Обнаружив ее застенчивость, они не стали приставать к ней с расспросами.
Но теперь все, кто мог, приподнялись
Эта история показалась всем увлекательной. И тут Марит сделала нечто неслыханное, на что она не считала себя способной: она заставила себя спросить у них, чем они больны.
Завязалась оживленная беседа. Некоторые сгоряча садились на постели, другие просто лежали, радуясь возможности поговорить о своих переживаниях и проблемах.
Таких прекрасных дней до этого не было в жизни Марит. Она была среди людей! И неважно, что разговор шел, в основном, о болезнях, и к нему примешивалась изрядная доля сплетен из коридоров и операционной.
Она была одной из них! Могла ли она желать большего?
Однако этот разговор отнял у нее все силы. Вечером она получила выговор от дежурной медсестры за то, что совсем не отдыхала.
«Ничего, — подумала Марит, — это было для меня покаянием!»
Она была так счастлива, так счастлива! Даже больничная рубашка из грубого полотна казалась ей чудесной. Ведь у Марит никогда не было обновок. Она донашивала оставшуюся от братьев одежду, пока та не превращалась в лохмотья.
Теперь у нее были подруги! И она имела право разговаривать с таким замечательным человеком, как доктор Вольден. Хотя Марит и испытывала к нему детское восхищение, что-то неведомое начало пробуждаться в ней, что наверняка вызвало бы у нее страх, если бы случай обнажил перед ней истину. Это обостренное чувство чем-то напоминало ей голод.
Слово «голод» означает так много. Под этим можно понимать тоску, желание, обожание, страсть… Но это чувство вызывало в ней прежде всего беспокойство и неудовлетворенность.
Все это было настолько туманным, что Марит так и не разобралась, что же происходит с ней. И это было к лучшему. Ведь что мог дать ей этот голод, кроме несчастья?
Теперь Кристоффер каждый день забегал к Марит. Он пытался убедить себя в том, что ей необходима моральная поддержка для полного выздоровления.
Но истина состояла в том, что ему просто нравилось бывать возле нее. Он гордился тем, что ему удалось дважды вернуть Марит из Свельтена к жизни.
Мало-помалу она привыкала к пище. Сначала это была только жидкость, потом ей стали давать кашицу.
Марит посвежела, расцвела, похорошела. К удивлению всех она стала просто красавицей.
Шов ее затягивался не так хорошо, как того хотелось Кристофферу, но он надеялся, что она со временем окрепнет и что у нее повысятся силы сопротивляемости.