Ненаучный подход
Шрифт:
Так Винс неделю и проработал. И еще одну.
Можно было уже и за картузом на рынок идти, прям с первой зарплаты, да все как-то не получалось. То мундир господину почистить и зашить надо после какой-то жуткой заварухи, то стирку провернуть, то опять в углу пауки завелись, то еще что.
Злобный чертенок прежней жизни иногда подпихивал Винса в бок — мол, отдохнул и хватит, сгреби, до чего дотянешься, продай на рынке и вертайся в Перевальск. Пацуки-бродяжки, кореша старые, заждались. Прогуляете хабар, нового натырите, пойдет жизнь воровская-веселая!
Чуть
В общем, решил Винс никуда не бежать, а все силы положить, чтоб и дальше вокруг приятно пахло. Заработать, книжку дорогущую продать да открыть… лавку какую-нибудь. Или пекарню. А то и целый трактир!
Было приятно помечтать перед сном, уютно устроившись на сундуке и глядя, как за маленьким окном каморки холодный ветер сбрасывает снежинки с обледеневших веток.
Впервые за много лет Винс не мерз.
***
Снег празднично скрипел под ногами мальчишки, напоминая о давно прошедшем Рождестве. Весна на носу, а до тепла еще дожить бы! Полная луна освещала засыпанный снегом Гнездовск, в чистом небе блестели звезды, было светло, почти как под фонарями центрального бульвара.
Подморозило. Дневная слякоть схватилась ледяной коркой, приходилось смотреть под ноги, чтоб не поскользнуться. Шатающийся в десятке шагов впереди мужик немелодично, но с большим чувством орал «Вечер спустился на наши холмы» — видно, успел от души набраться.
Винс с разбегу прокатился по замерзшей луже и хихикнул — на словах «Пойдем, девка, гулять в поле» раздался звонкий шмяк, певец взвизгнул и уже тише помянул гололед недобрым словом.
Над оградой постоялого двора торчал столб с надетым горшком. На круглом глиняном боку кто-то углем нарисовал смешную рожицу. Винс хотел было скатать снежок и запустить в это художество — то-то брызнет! Но сдержался. Он взрослый, работающий человек. Какие снежки?
Правда, дело, по которому он шел, было насквозь несолидным. Но тут ведь как посмотреть — господин велел, значит, тоже работа.
Винс возвращался из вечерней школы. Он ходил туда уже вторую неделю, и все эти «буквы пишем ровно, с одинаковым наклоном» и «у крестьянина было три яблока» надоели ему хуже горькой редьки.
Где это видано, чтобы у крестьян по три яблока было? Три мешка — еще туда-сюда, а если три штучки, так это очень так себе крестьянин! Пропил небось все. Домишко у него покосившийся, куры не кормлены, а скотины и в помине нет.
Так Винс и собирался сказать господину Виктору. Мол, глупостям учат в вашей школе! Читаю я и так хорошо, буковки красиво рисовать мне не надо, чай, не письмоводитель. Зато меня учитель похвалил, я примеры решил правильно и быстрее всех, вот и отпустили на четверть часа раньше. Чего мне время тратить? Пусть крестьянин сам яблоки
Винс очень собой гордился. Господин для простоты и э-ко-номии (слово-то какое красивое!) его в школе Бергеном записал — своего-то прозвания Винс отродясь не знал. Детей стражников в школу брали без денег, за них князь платил. Это Винс из-за двери подслушал.
Не посрамил, выходит, фамилию!
— Эй ты, крысеныш! — услышал Винс глухой голос из переулка. — А ну, шагай сюда!
Мальчишка не сразу понял, что это к нему обращаются. Обернулся к темному проему между зданиями, углядел там несколько фигур, и как кипятком окатило — влип!
Хотел со всех ног припустить вдоль улицы, но сбоку (и как успел-то! никого ж не было!) подошел вразвалочку еще один парень на голову повыше Винса. Ухмыльнулся во все давно не чищеные зубы, обдал пацана мерзким запахом изо рта:
— Топай до старшого, — повернул Винса за плечо и кулаком промеж лопаток добавил. Для скорости, значит.
Стало Винсу кристально ясно, кто тут неудачник.
Пацан испуганно ойкнул, понуро опустил плечи и пошел, куда велено. Еще и вздрагивал на ходу. Пусть поверят, что он от страха сам не свой, — зазеваются, можно будет удрать.
В переулке было темно, да и не переулок это был, а тупик между двумя высокими каменными домами, перегороженный крепкой решеткой.
Не пробежишь насквозь.
Там стояло еще трое. Один смутно знакомый, вроде как в Перевальске при Иване был. Остальных Винс видел впервые, но породу эту прекрасно знал.
Полушубки нараспашку, порты широкие, щербатые злые улыбки до ушей. Пахнут опасно. Бандюки. Как сказал бы господин — «представители нижних классов криминального элемента». В рукавах у таких что угодно может быть — хоть свинчатка, хоть перо, хоть кастет.
Если б не спалили Ивана, лет через пять-семь Винс стал бы таким. Тоже бы ножиком игрался, кренделя блестящие выписывал. Видно, не судьба.
Окружили похохатывая. Винс даже башкой не особо вертел, и так все понятно было.
Не дернуться.
И народу на улице — никого. Ори, не ори…
— Что, крысеныш, — презрительно сплюнул один из них — видимо, главный. — Сдал Ивана страже? Продался за харчи, паскуда?
— Не сдавал я никого, — Винс сам удивился, как звонко сумел ответить. Посмотрел тому в лицо, попытался поймать взгляд — не вышло. Вожак зенками по округе стриг.
Тут Винса проняло — видать, от отчаяния:
— А если ты, Лысый (и кликуха вспомнилась! надо же!) предъявить хочешь — так пойдем к людям, пусть рассудят, кто кого сдавал, а кто душегубов видал и показать на них может!
— Ты шо, пацук, пишчышь? — издевательски спросил с деревенским говором бандюк, что Винса на улице отловил. — Не трэба людив, забивай яго туты. Сами усе ведаем.
Винс со всей мочи пнул его чуть повыше голенища сапога. Тот такой прыти не ожидал, дернулся, аж шапка упала.