Ненавидеть нельзя любить
Шрифт:
– Принеси мне, пожалуйста, одежду из гардероба. Там еще пакет с обувью. Я пойду домой, мне нужно. Я подожду внизу возле запасного выхода. – Она говорила охрипшим, низким, каким-то пустым голосом.
Валерка засуетился, помог ей подняться. Они в темноте спустились по запасной лестнице, он держал ее под локоть, идя чуть-чуть впереди. Где-то рядом шумела праздничная толпа: началась новогодняя дискотека, от которой, как и от самого праздника, традиционно ждут чуда.
Когда он был уже в гардеробе, неохотно оставив девушку одну, в актовом зале раздался громогласный призыв: «Дедушка Мороз! Дедушка Мороз!» Старшеклассники, впадая в детство, охотно дурачились. В школе набирал обороты долгожданный праздник. Валерка принес куртки. Ольга удивленно подняла
– Зачем ты взял свои вещи? Я вполне могу дойти сама. Еще не поздно.
Он сосредоточенно завязывал шнурки ботинок.
– Расхотелось идти на дискотеку. Мне тоже нужно домой, так что нам по пути.
Они молча прошли мимо вахтерши, которая сонно встрепенулась…
– Чего это вы? Все сюда, а вы отсюда…
Это была вредная бабка, разговаривать с ней совсем не хотелось.
Валерка буркнул: «До свидания» и, открыв дверь, пропустил девушку вперед.
Ветер, который так досаждал днем, бросая в лица прохожих колючую крупу, стих, и теперь воздух, казалось, дрожал в зимней прозрачности и тишине. Черное небо искрило звездами.
– Осторожно, скользко!
Он успел подхватить Ольгу под руку и больше уже не отпускал.
Она молчала, иногда судорожно вздыхая. Проходя под редкими фонарями, Валерка всматривался в ее лицо. Его поразили потухшие, словно вылинявшие глаза.
– У тебя что-то еще случилось? Ты ведь расстроилась не только из-за Эльвиры…
Ольга остановилась, выдернула свою руку и поднесла к лицу. По щеке катилась одинокая слеза.
– Пожалуйста, не плачь! – испугался он.
– Не буду, – пообещала она неуверенно, вытирая слезинку. – У меня столько всего случилось за эти два дня, что не знаю, с чего начать.
– Моя бабушка в таких случаях говорит – начинай с конца. Ну это, как клубок, – заволновался он отчего-то, – берешь за кончик ниточки и начинаешь разматывать.
– У тебя есть бабушка?! – Голосок Ольги ожил, глаза заблестели.
Валерка удивился:
– Целых две. Одна живет в Ярославле, мамина мама. Она преподаватель экономики. С виду суровая, но меня любит и балует. Я хотел к ней поехать, когда родителей сюда перевели, в Армейск, мне не разрешили. А вторая, – с искренним удовольствием рассказывал он, – живет в деревне, под Владимиром. Я к ней раньше на каникулы ездил все время. Она пирожки печет – закачаешься! Корова у нее есть. Проснусь утром, а в доме пирогами пахнет и молоком парным. Говорю сейчас – и к ней хочется. Она такая большая, теплая, уютная, с ней душой отдыхаешь.
Они уже подошли к военному городку. Из морозной темноты выплывали дома офицерского состава, в народе называемые ДОСами. В окнах мерцал голубой свет телевизоров, откуда-то доносились звуки музыки.
– Не хочу домой, – тихо произнесла Ольга.
– Так что случилось-то? – осторожно спросил Валерка.
– Мне всегда хотелось, чтобы у меня были бабушка и дедушка. Как в детских сказках. Но мама детдомовская, она даже не знает, кто ее родители, а отец говорил, что дед с бабушкой умерли еще до моего рождения. Дед был фронтовик, весь израненный, а у бабушки – больное сердце. Отец не любил говорить о них, когда смотрел фотографии в альбоме, мрачнел. Я думала, переживает.
Ольга вздохнула, грустно посмотрела на Валерку.
– А позавчера ночью я проснулась от звонка в дверь. Перевернулась на другой бок и постаралась снова заснуть. Отца часто поднимают по ночам посыльные из части. Сквозь сон слышала, как зло он с кем-то разговаривает, показалось, что голос женский и, точно, не мамин. Но спать хотелось страшно. Утром родители за завтраком сидели какие-то недовольные, перевернутые. Я спросила, не поругались ли. Отец промолчал, мама сказала, что все в порядке. Потом все ушли, а я осталась одна дома. Ну ты же знаешь, в среду физкультура у мальчиков первым уроком, у нас – шестым. Я сидела книжку читала, ждала, когда Элька за мной зайдет. Кто-то позвонил, я подумала еще, зачем она так рано. Смотрю в глазок, а там Степановна, молочница. Видел, наверное, она
Валерка согласно кивнул. Он и сам иногда покупал молоко во дворе с машины. Муж и жена, колхозники, привозили в военный городок домашнее жирное, желтоватое молоко. Их все хорошо знали. Валерка видел, как разволновалась девушка, ее настроение передалось и ему.
– Я, конечно, открыла, сказала еще, что мы молоко берем у нее в пятницу, – продолжала Ольга. – Степановна, смущенная, раз пять извинилась, прежде чем вошла. В руках два ярких пакета. Говорит: «Тут такое дело, Оленька. Странное немного. Я не из-за молока. Я с утра пораньше на вокзал поехала, билет дочке на Москву взять, обратный. Она на Новый год домой приехать решила, перед сессией отдохнуть. Ну, значит, подъехали мы с мужем на машине к кассам. Я встала в очередь, а ко мне подходит пожилая женщина, очень красиво одетая, такая интеллигентная, знаешь, породистая. И совсем несчастная. То есть лицо у нее ужас какое расстроенное. Протягивает мне пятьдесят рублей одной бумажкой и говорит, чтобы я не обижалась и помогла ей. Мол, она проездом и сама ничего не успевает, а у нас машина есть. Спросила, знаю ли я, где здесь военный городок. Я ей – конечно, знаю, молоко там продаю. Она аж лицом посветлела. Потом спросила, а не знаю ли я Русановых. Я ей говорю – знаю. Они у меня молоко и сметану с творогом берут два раза в неделю. Девочки их, говорю, дочки, Оленька и Диночка с бидончиками ходят во двор. Тут она вдруг вся белая-белая стала. Я, говорит, бабушка, хочу им подарки на Новый год передать, но у меня поезд через десять минут. Отвезите, будьте добры. Сунула мне пакеты, деньги и побежала на платформу.
Я Степановне говорю, что у нас нет никакой бабушки, все умерли. Она совсем смутилась, подумала и сказала, что ее дело передать, а бабушка может быть и двоюродной, хотя ей кажется, что я очень похожа на эту женщину. Засуетилась и ушла. Я пакеты принесла в комнату и вытряхнула на постель. Там в каждом оказались свитер, шарфик и шапочка, только цвета разные – зеленый и голубой. Очень красивые. Потом маленькие бархатные коробочки. Я открыла, а в них – красивые серебряные сережки. В одной – с зеленым камешком, в другой – с голубым. И открытка новогодняя: „Дорогие Олечка и Диночка! Я поздравляю вас с Новым годом. Счастья вам, мои девочки. Жду в гости. Ваша бабушка“, а ниже адрес и телефон.» Оля замолчала, словно выдохлась.
– И что? Что ты дальше сделала? – не выдержал Валерка.
– Дальше. Дальше я открыла альбом и нашла фотографии папиных родителей, потому что мама как-то обмолвилась, что я похожа на бабушку с папиной стороны. Посмотрела. Похожа. Потом позвонила маме, рассказала ей обо всем, спросила, что это значит. Мама почти сразу пришла домой, с работы отпросилась.
Ну, в общем, поговорили мы. Она сказала, что это действительно папина мама. Но он с ней очень давно перестал общаться. Мне было два года, я не помню этой ссоры. Дело в том, что у дедушки был инсульт, и он после этого долго лежал парализованный. Совсем как растение. Бабушка ухаживала за ним, а когда он умер, через три месяца вышла замуж за его ученика-аспиранта, который моложе ее на семь лет. Папа ей этого не простил. Он порвал приглашение на свадьбу и сказал, что мать для него тоже умерла. – Ольга вздохнула, помолчала и добавила:
– Представляешь, оказывается, бабушка вынянчила меня. Мама доучивалась в институте, а бабушка уволилась с работы, чтобы за дедом ухаживать. Ну и со мной возилась. А я совсем ее не помню.
Валерка не знал, что и сказать. У него была очень дружная семья, в которой бабушек почти боготворили. Он привык, что они были всегда, и гнал от себя мысли об их возрасте.
– Мама сказала, что отец взбесится. Оказывается, тогда ночью приходила бабушка, и он ее не принял. Она, наверное, ночевала на вокзале. Представляешь, не пустить в дом родную мать! Это каким же надо быть жестоким. Я спросила у мамы, выходит, случись мне оступиться, сделать что-нибудь не по его, меня он тоже выгонит из дома? Мама расплакалась.