Ненависть и ничего, кроме любви
Шрифт:
С утра я привычно иду в ванную, а после встаю на весы, ведь за последний пару дней мой многолетний ритуал дал сбой. Самой не верится, что я забывала взвешиваться, и лучше бы дальше забывала, ведь сегодня мое сердце рухнуло вниз, когда на экранчике весов появилась цифра на два килограмма больше, чем парой дней ранее. Меня начинает лихорадить, я взвешиваюсь еще раз и еще, но ошибки нет — я прибавила. Возвращаюсь к себе в комнату и встаю перед зеркалом. Ну разумеется, эти два лишних килограмма мгновенно отразились на моей фигуре. Я прибавила и в талии, и в ногах, и даже руки стали толще. Мысль о
Так я и поступаю. Сначала пью таблетки, потом решаю поголодать пару дней, поэтому пропускаю завтрак, ограничившись только зеленым чаем с молоком. Папа неодобрительно цыкает, когда видит мою еду, и даже говорит мне:
— Ты слишком худая. Тебе надо есть.
Но я-то знаю, что не худая, а теперь уж и вовсе поправилась, и его замечание меня раздражает. Хочется огрызнуться, сказать, чтобы глаза разул и больше не лез ко мне с вопросом еды. И так два дня я шла на поводу у всех, кто старался меня накормить, и вот результат! Но все же мне хватает выдержки что просто игнорировать его замечание, и делать по-своему. В итоге, хожу целый день голодной, к вечеру даже начинает кружиться голова, а в течении дня меня то и дело бросает в жар. Я не могу ходить спокойно мимо зеркал, которые, как назло, у отца понатыканы во все шкафы — мне так и мерещатся лишние килограммы.
Нагнетая себя все сильнее, день свой я заканчиваю в полуобморочном состоянии, обессиленная в кровати с двумя стаканами теплой воды в желудке, что помогает ненадолго притупить чувство голода, но этого времени вполне хватает на то, чтобы уснуть.
Стоит ли говорить, что на утро я разбита? В отражении на меня смотрит пьющая женщина лет сорока пяти, с ужасными синими кругами под глазами. Однако, меня радует то, что весы показали снижение веса, хотя и не полное. Сама себя убеждаю в том, что диета работает, лишняя вода выходит, значит я иду в правильном направлении, но все же, после долгого самобичевания, решаю позавтракать хотя бы кефиром, иначе попросту не выдержу еще один день.
В универе встречаюсь с Ирой — она ждет меня возле аудитории и почему-то не заходит внутрь.
— Ты чего здесь? — спрашиваю я, после короткого приветствия.
— Да там сидит Мартынов. Прямо на первом ряду. Ну куда я одна, Вер? Он же меня проглотит и не подавится, — объясняет Ира, теребя в руках ручку от сумки.
— Ладно, идем.
Первой захожу я, Ирка крадется следом. Мартынов сразу же оживляется, действительно сидит на первом ряду прямо с краю, и будто только нас и ждал.
— Рыжая! — зовет он более-менее мирным тоном, но Ирка все равно вздрагивает — я это даже спиной чую, — надо поговорить.
— А ты сегодня в адеквате? — подкалываю его я, недоверчиво оглядывая с ног до головы.
— А по мне не видно? — теперь его голос звучит по-другому, вернулись нотки высокомерия.
— Ты знаешь, мне сперва показалось, но сейчас
— Вер, отойди, а? — я немного оторопела от непривычного звучания моего имени из уст прихвостня Радецкого, потому не смогла сразу же дать отпор. Марк подошел со спины, я даже не заметила его присутствия.
Я ничего не отвечаю и не двигаюсь с места — не могу же просто бросить Ирку, но она вдруг поворачивается ко мне и говорит:
— Ладно, я поговорю.
Замечательно! То есть я готова грудью на амбразуру, а она вроде как и поговорить не против. Ну что у нее в голове? Ну решила так решила — я киваю ей в ответ, разворачиваюсь и поднимаюсь на несколько рядов вверх, где и занимаю крайнее место.
— А ты записалась к Скопцовой в личные телохранители? — голос Радецкого прямо возле уха выводит меня из равновесия, вынуждая сотни крохотных иголочек истязать мое тело.
— Хватит ко мне подкрадываться!
Радецкий стоит в проходе, оперев руки о парту и спинку лавочки, вроде как отрезая мне путь к побегу.
— Как прошли выходные? — словно и не слыша, спрашивает он.
— Ты хотел сказать выходной? День, в который мне выпадает счастье встречать тебя, выходным не считается.
— Что это с тобой, Воронова? — Радецкий удивлен?
Да, верно, удивлен. Вон улыбка с лица сползла, и вроде бы растерянность какая-то промелькнула.
— А что со мной? — притворно удивляюсь, — твой субботний перфоманс я еще не забыла.
— Тогда ты не забыла, как принимала в нем участие и тебе это даже нравилось?.
Я сделала серьезную ошибку с утра, когда выбирала джемпер под свою фатиновую юбку, ведь сознательно же выбрала тот, у которого через всю спину до самой поясницы тянется v-образный разрез, а Радецкий ни с того ни с сего протянул свою лапу и ошпарил кожу огненным касанием.
— Не принимай желаемое за действительное, — фырчу я, хотя дыхание дает секундный сбой. Всего секунда, а сердце уже начало перекачивать кровь быстрее.
Ладонь Радецкого тянется вниз, пальцы чертят дорожку по линии позвоночника, забираются за разрез, сильнее опаляя кожу. Я непроизвольно поворачиваю голову в его сторону и конечно же встречаюсь с его ледяными глазами — когда только он успел так наклониться?
— Убери руку, — тихо, но уверенно говорю я, — и сделай шаг назад — ты вторгаешься в мое личное пространство. А если еще раз ты позволишь себе что-то подобное, то обещаю — конечности вырву с корнем.
— Настолько неприятно? — спрашивает, ухмыляясь, но руку не убирает, а наоборот ведет ее выше и глубже, уже почти обнимая меня.
Я клянусь, хочу дернуться, вскочить с места, вывернуть его лапу, и пока он будет выть от ломящей боли, двинуть коленкой в то самое место, где сосредоточены его мозги. Но черт, не могу. Приказываю себе: «Встань! Давай же! Сейчас!», а ног не чувствую, будто парализовало.
— Отойди от меня, — выдаю с трудом.
— Или что? Придумаешь остроязычный ответ? Я это переживу.
Радецкий склоняется к моему лицу так резко и стремительно, что я всерьез полагаю, что он хочет меня поцеловать, поэтому отворачиваюсь, но его губы останавливаются всего в миллиметре от моего уха, а голос, тихий и завораживающий, как шипение змеи, произносит: