Ненависть к тюльпанам
Шрифт:
— А! Второй саботажник! — сказал Франс, вспомнив, где он встречал Кийса.
Я остался стоять как вкопанный.
Доктор объявил, что больше не будет посещать нас. У него закончились лекарства, а у нас не было денег. Он спросил, чем кормили моего отца в течение последнего времени. Когда мы рассказали ему, он только покачал головой, сказав, что положение безнадёжно.
Такую же безнадёжность я чувствовал в последний день июля 1944-го, когда мы с Франсом сидели в тени старых
Франс дремал. Я бодрствовал, но всё окружающее не оказывало на меня никакого воздействия, как кинофильм с непонятным содержанием.
Поэтому я не обратил особого внимания на пожилую женщину, прошедшую мимо нас.
Внезапно она развернулась и, подойдя к нам, заговорила так резко, что Франс мигом проснулся.
— Что вы оба торчите на моей улице? Я вижу вас здесь каждый день!
Только в этот момент я понял — кто она: та старуха, которая сидела у окна над бакалейным магазином.
Но вблизи она не выглядела такой старой, хотя волосы у нее были полностью седые.
— Что мы ищем? — переспросил Франс. — То же, что ищут все — немножко еды, немножко удачи!
— Сейчас во всей Голландии нечего есть! А наша удача исчезла давным-давно! — продолжала она с пугающей яростью. — И ваша также, как я вижу! — Она посмотрела на ноги Франса.
— Это верно, моя тоже. В России! Там даже хуже, чем здесь. Я видел немецких солдат, евших ложкой лошадиные мозги!
— И поделом им! — сказала она, немного успокоившись. — Ты-то, по крайней мере, вернулся домой живым!
— Это так, — вздохнул Франс. — А вы потеряли мужа?
— Его я потеряла ещё до войны. Нет, на этот раз — сына!
— Как это случилось?
— Немцы забрали его на принудительные работы в Германию, на завод в Ганновере. Англичане бомбили завод… Скажите мне, кого я должна ненавидеть, немцев или англичан?
— Ненавидьте евреев! — посоветовал Франс. — Если бы не они, Гитлер не начал бы войну!
— А я и так ненавижу их, — примирительно сказала женщина. — Особенно тех, кто спрятался с большими деньгами в потайных местах, и нет возможности отправить их на принудительные работы, как моего мальчика!
— Они всегда используют свои деньги, чтобы увильнуть от трудностей!
— А ещё, вы только подумайте, ведь они в своих укрытиях питаются лучше, чем любой из нас!
— Откуда вы это знаете? — поинтересовался Франс.
— Я живу над бакалейным магазином и вижу, что там происходит. Так вот, владельцы магазина иногда лично занимаются доставкой картофеля. Они не посылают мальчишку-разносчика, нет! Они носят сами — слышали ли вы что-нибудь подобное? Однажды я проследила за ними и узнала, куда они ходят.
— И куда же они носят этот картофель? — осторожно спросил Франс.
Женщина сделала паузу на несколько секунд, то ли припоминая, то ли колеблясь — стоит ли это нам говорить?
— На улицу Принценграхт! —
23
Во тьме острый угол стола вонзился мне в рёбра. С запозданием я зажал рот ладонью и замер на месте в ожидании, пока боль исчезнет. Надо было выяснить, не вспугнул ли шум кого-нибудь в доме. Если только кто-нибудь был в этом доме.
Используя свои связи, дядя Франс выяснил, что до войны дом 263 на Принценграхт принадлежал немецкому еврею по имени Отто Франк. После того, как его старшая дочь в июле 1942 года была отправлена на работу в Германию, вся семья бежала в Швейцарию.
Но возможно, они только притворились, что покинули Голландию, а на самом деле до сих пор жили в этом доме или предоставили его другим евреям. В любом случае, ночная темень — самое подходящее для них время, чтобы немного размяться или даже выйти во двор дома.
Нельзя сказать уверенно, что Франс не подкупил кого-то из работников конторы, располагавшейся в том же здании, но одна из дверных створок была неплотно прикрыта.
Я не хотел тайком влезать в дом, однако Франс настоял на этом. Его друг Пит мог только один раз согласиться устроить облаву по нашему указанию, и если бы они ушли отсюда с пустыми руками, то это означало бы конец всем нашим надеждам.
— Мы же поступаем так ради твоего отца, верно? — убеждал меня Франс.
Да и кто другой мог бы проникнуть в дом, ведь не Франс же на его инвалидной коляске?
Наконец боль утихла, и, убедившись, что мой вскрик никого не потревожил, я начал медленно двигаться сквозь темноту, вытянув руки вперёд, как лунатик. Но, не сделав и десяти шагов, я замер, заслышав скрип откуда-то сверху.
Что, если в доме прячутся не евреи, а люди из Сопротивления? Они перережут мне горло прежде, чем поинтересуются моим возрастом! Да нет, все старые здания скрипят по ночам… И наш собственный дом скрипит… Да и не каждый звук означает, что кто-то приближается, чтобы схватить меня!
Тихо передвигая ноги, я двигался по направлению к лестнице. Я представил себе отца, каким я видел его перед уходом из дома: он спал, исхудавшее лицо казалось таким маленьким! Эта картина стояла передо мной, пока я перемещался в непроглядном мраке. «Я делаю это для него! Я делаю это для него!»
Вдруг что-то пробежало через мою ступню — слишком большое для мыши, но слишком маленькое для кошки. Крыса! Эта мысль повергла меня в ужас — крыса могла вскарабкаться по моей штанине!
Теперь я уже не мог сдвинуться вперёд, сколько бы ни воображал себе лицо больного отца. Однако мне хватило бы сил сделать попытку развернуться и уйти. Скажу Франсу, что в доме никого нет. Совсем никого! Потом поищем евреев где-нибудь в другом месте. Это не повредит нашим отношениям с Питом.