Необходимо для счастья

Жуков Анатолий Николаевич

Липа цвела, возле нее держался устойчивый медовый запах, и среди листьев на желтых миниатюрных соцветиях возились с жужжанием мохнатые пчелы. Одна пчела тяжело ползала по травинке, сгибая ее. Андрей Ильич подставил ладонь, и пчела заползла на нее. Обессилела, что ли? Говорят, они умирают в полете. Износятся у них крылья, и они погибают.

Ненадолго хватит таких крыльев — блестки, да и все-то у них крохотное, микроскопическое. Его приятель биолог рассказывал, что они выполняют колоссальную по напряжению и сложности работу, равную, может быть, современному промышленному комбинату. Здесь и постройка сотов, которой могли бы поучиться люди, и сбор пыльцы на какую-то хлебину,

и производство воска, и пополнение рабочей семьи, и самое главное — мед. В цветочном нектаре, оказывается, значительное количество воды, и его надо обезвоживать, а тростниковый сахар превратить в плодовый и виноградный. Приятель рассказывал о каких-то железах и ферментах пчелы, под влиянием которых происходит это превращение и синтез сахаров, прежде чем будет готов мед. Кроме того, эта крошка опыляет еще деревья, посевы, сады, делая это нечаянно, как бы случайно. Или вот дятел постукивает. Ему надо добыть корм, и, когда он это сделает, какой-нибудь древоточец погибнет, дерево будет спасено.

В природе действуют твердые законы и поддерживается устойчивое равновесие, потому что законы ее едины. Случись какое-то изменение — за ним последует целый ряд других изменений и превращений, пока равновесие, необходимое для жизни, не будет восстановлено. Неплохо сделано, прочно. Непонятно, зачем сюда пришел человек? Он не нужен этой траве, липе, озеру, проживут без него и пчелы (Андрей Ильич подул на пчелу, вползшую на большой палец, и она взлетела, — значит, отдыхала просто), и дятел, и сазаны с окунями, которых они ловили с Петькой. Все будет жить. А он лишний здесь…

В траве, прямо перед глазами шевелились какие-то козявки, пробежал коричневый муравей, выполз из-под корня червяк.

В одной старой книге он как-то прочитал стихи с любопытными строчками: «…Но лениво ползущий червяк нас догонит у края могилы».

Андрей Ильич повернулся на спину, подложил руки под голову и стал глядеть в небо. Слабый верховой ветер тихо шумел в вершинах деревьев, трепал блестящие на солнце листья, а небо было спокойным, чистым, глубоким. В дальней его голубизне серебристый крестик самолета беззвучно тянул белую нитку, которая с удалением от него распухала, ширилась и рвалась, превращаясь в перистые облака. Звука не было слышно. Он появился позже и пришел, как ворчание далекой грозы. Потом нитка изогнулась и пошла вниз, а спокойный рокот вдруг прервался отдаленным взрывом. Наверно, самолет перешел звуковой барьер. «Но лениво ползущий червяк нас догонит у края могилы».

Андрей Ильич улыбнулся и прикрыл глаза. Самолет ревел серьезно, внушительно.

…Проект был забракован, и все лесоводы, рыбоводы, геологи, агрономы с торжествующим смехом показывали ему кукиши. Андрей Ильич растерянно стоял посреди толпы, пряча за спину рулон чертежей и таблиц. Вокруг не было ни одного спокойного лица. И вот тогда появился Петька верхом на лошади. «Ничего ты не можешь, — сказал он, — даже сазанов я должен тебе ловить». И это был решающий удар, тем более обидный, что Андрей Ильич не ожидал его. «Брось ты свои бумаги, пойдем уху хлебать», — сказал Петька, и Андрей Ильич покорно взобрался на лошадь. Они выехали на Охотный ряд, но тут Петька пропал, а ноги лошади стали неожиданно такими высокими, что Андрей Ильич ударился носом о контактный провод троллейбуса и… проснулся.

Над ним пронзительно кричала пигалица, шея затекла от неудобной позы, на лице лежал сухой прутик. Андрей Ильич смахнул прутик и поднялся. Приснится же такая нелепица.

Было уже близко к полудню. Ну да, двенадцатый час. Андрей Ильич потянулся, зевая, охнул — совсем как у Петьки вышло — и направился к озеру. Пока спускался к лодке, спину

накалило солнцем так, что выступила испарина, Андрей Ильич снял рубашку, умылся, потом подумал и снял брюки, оставшись в одних трусах. Очень легко стало, легко и просторно. Ложась на нос лодки и подставляя спину солнцу, подумал опять с улыбкой, что хорошо бы здесь остаться, ловить с Петькой рыбу, собирать грибы, ягоды и жить потихоньку. Не надо ни ученых трудов, ни известности, ни безоглядно стремительной Москвы. Зачем здесь это? Природа, с которой он воюет и ищет в ней самоутверждения, дружно живет с Петькой и его отцом, и они вовсе не считают себя выше ее, не считаются покорителями, властелинами.

Разморенный на солнце, он опять задремал, но вдруг услышал близкий нарастающий звук:

— А-а… о-о-у-у-и-и…

Звук перешел в тонкий ребячий визг и оборвался.

— Бух-бах-бабах! — грубо выкрикнул Петька.

Андрей Ильич поднял голову и увидел его. Петька держал в поднятой руке коряжку, похожую на самолет, и бежал по острову. Он был в одних трусах, загорелый, как головешка, худой и стремительный. И на земляного мужичка он был до обидного непохож.

— Не утони! — крикнул Андрей Ильич, глядя, как Петька бросился вслед за «самолетом» в воду.

Напрасно крикнул, Петька быстро отмахивал саженки, по плечи высовываясь из воды. Легко плыл, уверенно. Он достал свою корягу, вышел на берег и помахал Андрею Ильичу рукой.

— Плывите сюда, обедать будем! — крикнул он.

Видно, смутился, что заметили его игру.

Андрей Ильич поднялся, сел за весла и переправился на остров.

— Я думал, вы спите, — сказал Петька. — Сейчас жаренку сделаем, я проголодался.

Андрей Ильич привязал лодку за куст и подошел к шалашу. Петька раскладывал костер.

— А вы ничего гребете, ровно. Где учились?

— На Останкинском пруду, — ответил Андрей Ильич. — Рядом с моим домом этот пруд был и лодочная станция.

— Слыхал, — сказал Петька. — Там телевизионный центр новый строят, в газете писали. Вышка будет больше полкилометра. Высокая она сейчас?

— Только начали еще, но из окна видать.

— Из окна? Счастливый вы — из окна! А я только по газетам знаю, по книжкам, самолета вблизи не видел. Правда, теперь есть самолеты с двигателями на хвосте?

Глаза Петьки, широкие и жадные, горели завистливо и требовательно. Андрей Ильич вздохнул.

— Не знаю, — сказал он. — Возможно.

— Есть. Учитель говорил, он не соврет. А вы на «Ту» летали? А на «Ил-18»?

— И на «Ил-18».

— Мощный, правда? У него каждый двигатель по четыре тысячи лошадиных сил. Четырежды четыре — шестнадцать тысяч! А у «Ту» сильнее, правда?

— Не знаю, — сказал Андрей Ильич.

— Сильнее, — утверждал Петька. — А ракеты еще сильнее. Гагарин на которой летал, она по силе с Куйбышевской ГЭС сравняется, а у Титова еще больше. Вы не читали «Туманность Андромеды»? Нет? Эх вы, такую книжку пропустили. Там же фотонные корабли, у них скорость почти как световая! Прочитайте обязательно.

— Хорошо, — сказал Андрей Ильич, — я постараюсь. Как будем жарить без сковородки-то?

— На прутьях. А то можно испечь. Давайте окуней испекем, а линя и карася поджарим.

Петька отгреб угли, раскопал горячее костерище, положил в углубление несколько окуней и, прикрыв их листьями, снова закопал и закрыл горячими угольями. Потом, когда прогорел сухой валежник, Петька воткнул два прута, насадил на них распотрошенных рыбин и склонил над жаром костра.

Он был в этом мире не только хозяином, он был частицей безмолвного мира, природа глядела его смышлеными глазами, и глаза эти были устремлены в неведомое, непознанное.