Необходимо для счастья
Шрифт:
В обменном фонде передвижной библиотеки мне дали «Анну Каренину» и «Аэлиту». Понравилась больше «Аэлита», потому что втайне я мечтал стать путешественником, мечтал побывать в неведомых краях и совершить неслыханные подвиги. Конечно же, все это рано или поздно исполнится, и когда я везде побываю и все свершу, то вернусь в свою деревню — и меня встретит не какая-то Аэлита, а моя земная, истосковавшаяся по мне Лида, которая все это время ждала меня, глядя в окошко.
Моему возвращению будет рада и ее мать тетя Паша — она вся исказнилась, глядя на свою тоскующую дочь, — обрадуется даже управляющий — по этому случаю
А я возьму Лиду за белую руку и поведу куда захочу. И вот тогда-то и свершится все это сокровенное, важное, свершится так бережно и нежно, что оба мы почувствуем неземное счастье и за минуту этого счастья… «Какое счастье! — с отвращением и ужасом сказала она, и ужас невольно сообщился ему. — Ради бога, ни слова, ни слова больше». Ни слова? Но почему же?! Почему они чувствуют отвращение и ужас, разве Анна Каренина не любила Вронского, а он — ее? Разве э т о п о с л е д н е е, в е н ч а ю щ е е, не было для Вронского желанием его жизни в течение года, а для Анны — обворожительною мечтою счастья?
Нет, с таким оборотом я не мог примириться, не мог и не хотел. Меня и здесь воспитывали, отодвигали на время запретное, старались внушить, что оно ничего не дает, что оно неприятно и вредно — вот как курение, когда все курильщики соглашаются, что ничего хорошего в этом нет, а сами дня, да что там дня — часа не могут прожить без табака.
Я с нетерпением ждал Нового года, когда наступят каникулы и приедет Лида, но все-таки рвал каждое очередное письмо не читая — выдерживал характер. И хотя у меня дрожали руки, когда я брал письмо, хотя первым моим желанием было вскрыть его, увидеть хотя бы первую строчку, прочитать одно-единственное слово — я сдерживался, я считал себя мужчиной и медленно, осмысленно разрывал письмо на части и бросал его в печку.
Однажды, возвращаясь вечером с работы, вдруг встречаю ее на улице — приехала! До Нового года еще целая неделя, а она приехала!
Мало сказать, что я обрадовался, — легко стало, светло, весело, усталость прошла сама собой. Я стоял перед Лидой с кнутом на плече — только что распряг своих волов — и блаженно улыбался. Она будто выросла за эти четыре месяца, стала немножко чужой в городском полушалке, и перчатки на ней были кожаные, холодные, и губы подкрашены.
— Ты такой прежний, — сказала она, с жалостью глядя на мой кнут. — Ты ни крошки не вырос. Я представляла тебя возмужавшим, суровым, а ты улыбаешься как мальчишка. Ты почему не отвечал на мои письма? Не думай, что я приехала из-за тебя. Просто там одиноко с непривычки, вот я и приехала. Встретимся сегодня?
Я отметил, что она уже не путает родовых и падежных окончаний, и порадовался за нее: такие успехи сделала. Наверно, только и занималась тем, что говорила да читала книжки. Но от встречи, выдерживая характер, твердо отказался. Если уж я такой прежний, если я не возмужал и не вырос, пусть ходит одна. Впрочем, отказ я объяснил тем, что на улице холодно.
— Мы посидим у нас в соломе, — настаивала она.
— Я
— Ну, пожалуйста! — И поглядела на меня просительно, с нежностью.
Если есть на свете счастье, то оно вот такое. Тебя просит лучшая и единственная в мире девушка, просит о такой малости, которая ничего для тебя не стоит, она ждет этой малости и молит о ней взглядом, улыбкой, руками, поглаживающими грубое кнутовище: не откажи, приди, я буду ждать тебя.
Да, впервые я был легко и безоглядно счастлив.
За ужином мать спросила меня с тревогой:
— Ты что это нынче как помешанный: улыбаешься все время, торопишься куда-то, в зеркало глядишься. Не чувайке своей обрадовался? Рано бы вроде в женихи-то, с сестренками вон позанимайся. Тоська плакала, задачку никак не решит.
— Утром решу.
— Не утром, а сейчас, — приказала мать.
Задачки для второго класса были пустяковые, и на свиданье я успел в условленное время. Я стоял у высокой завалинки дома управляющего, за которой меня не было видно, и ждал: Лида, как барышня, ревниво соблюдала правило приходить после кавалера. Она появилась тотчас после моего прихода, нарядная, надушенная, и опять поздоровалась:
— Добрый вечер, милый! Я заставила тебя ждать? Извини, пожалуйста.
Точь-в-точь как настоящая дама, как Анна Каренина или Кити, на которой женился Левин. Я невольно засмеялся, громко, издевательски, но Лида удержалась в своей роли.
— Дикарь, — сказала она, взяв меня за руку и увлекая за глухую стену. — Ничего не знаешь, кроме своих волов. Мог бы подумать, что смеяться, да к тому же под окнами моего дома, не только неприлично, но и опасно: родители услышат и позовут домой. Они и так запрещают мне с тобой дружить.
— Почему? — испугался я.
— Отец говорит, что ты хулиган, хвосты волам оборвал, а мама считает, что муж у меня должен быть только чувашином.
— Му-уж! Какой же я тебе муж!
— Не муж, но любимый. Впрочем, это я так, — спохватилась она. — Мы ведь проста дружим, не правда ли?
— Правда, — сказал я с досадой. — Просто дружим, и никакой любви у нас нет. Вронский стрелялся из-за любви. Каренина под поезд бросилась… Какая у нас любовь!
Но Лида неожиданно оскорбилась:
— Я же приехала к тебе, за неделю до каникул приехала! Меня исключить могут за это, а я не раскаиваюсь и ни о чем не жалею. Пусть исключают, пусть ворчит отец и ругается мама. Ты же вырастешь, мать у тебя высокая, и ты будешь высоким, а разница в возрасте у нас небольшая. У Карла Маркса жена была на семь лет старше его, и это не помешало их браку.
Я смутился и не знал, что сказать: все во мне опять радовалось, ликовало, пело, счастье было таким полным, что всякие слова казались ненужными, лишними. Я порывисто обнял ее, приподнялся на цыпочки, чтобы достать до губ, и поцеловал ее так, как она меня учила.
Но счастье никогда не бывает продолжительным. Хлопнула сенная дверь соседней квартиры, заскрипели морозные ступеньки крыльца, Лида кинулась под свои окна, и передо мной, а вернее, надо мной оказалась разбитная Нинка, выбежавшая от бухгалтера. Она ходила к нему всю осень, сразу после возвращения его с фронта — жалела. Бухгалтера отпустили по ранению совсем, жена его не дождалась, вышла замуж за объездчика второго отделения, а бухгалтер, говорят, очень ее любил. Как тут не пожалеть!