Необходимо для счастья
Шрифт:
Аполлинария разрумянилась от вина, отдала мне свои очки и блаженно щурится, хлопает лопушистыми ресницами — своими, не наклеенными. Танцует она хорошо, партнер я стройный, и на нас поглядывают из-за столиков завистливо. Аполлинария чувствует эти взгляды и нежится в них, как в солнечных лучах.
Мы заказываем вторую бутылку вина и, в легком опьянении, веселые, почти счастливые, танцуем, танцуем. Она стала совсем девочкой без этих строгих очков, смеется, запрокидывая голову, и волосы, падая на плечи, нежно гладят мои
— Ты красивая, — шепчу я расслабленно.
— Завтра пойдем на пляж, — отвечает она с томной улыбкой.
Лица людей за столиками расплываются, покачиваются, а мы в упоении танцуем и танцуем. Мне хорошо от этой близости, я ни о чем не думаю, и, когда неожиданным видением проплывает лицо Томки, я озорно подмигиваю ей и прижимаю к себе Аполлинарию. Нашла время когда вспомниться!
Утомившись, мы садимся за столик, и тут я замечаю, что лицо Томки не воспоминание, — за угловым столиком сидит фифочка, похожая на мою жену, и рядом с ней муж Аполлинарии.
— Посмотри-ка, — говорю я ей, подавая очки.
Она вооружается, смотрит и становится прежней Аполлинарией Сергеевной, строгой и надменной.
— На пляж мы завтра обязательно пойдем, — говорит она намеренно громко, с каким-то злым вызовом.
Но мне уже не хочется на пляж. Я решительно поднимаюсь и иду к столику ее мужа.
— Простите, — говорю я ему и приглашаю фифочку на вальс.
Фифочка охотно соглашается, и мы танцуем.
— Вот это его жена, — глупо говорю я, показывая глазами на Аполлинарию Сергеевну. — Я у нее вроде громоотвода.
Фифочка громко, на весь зал, хохочет. Она засмеялась так неожиданно, что я сбился с ритма и никак не могу выправиться. Она висит у меня на руках, изнемогая от хохота, еле передвигает ноги, а я заметно опьянел и уже устал, танцуя с Аполлинарией.
Фифочка никак не может успокоиться, я полыхаю от смущения, а она знай хохочет, заливается и вот-вот затопает ногами от безудержного веселья. Ну точь-в-точь моя Томка, даже всхлипывает от смеха, даже приседает, как она. Я бесцеремонно ущипнул ее, как Томку в таких случаях, и она, — удивительное дело! — сразу стихла. Прямо двойник Томки!
— Знаете, я тоже громоотвод, — говорит она, облегченно вздыхая. — Этот толстяк приревновал ее к вам в первый же день — помните, вы играли в теннис? — и вот упросил помочь ему. Извел меня химией, формулами, реакциями…
— Вы разве не химик?!
— Откуда?! Проводница в Аэрофлоте. Стюардесса. Между прочим, зовут меня Машей.
Я назвал свое имя и, танцуя, повел ее к выходу. Мы убежали беспрепятственно, и только у ворот санатория я и вспомнил, что не рассчитался с официанткой.
— Пусть они рассчитаются, — сказала Маша. — Не зря же мы три недели их любовь охраняли. Вы женаты?
— Женат, — сказал я.
— А у меня, знаете, мальчик есть, жених, — ну в точности похож на вас, прямо копия! Я когда впервые
Теперь уж раскололся я. Не мог я удержаться после такого признания. Повалившись на скамейку, я хохотал как безумный, все во мне ликовало и пело, и я настолько забылся, что упал со скамейки в траву (может, от вина?) и только после этого стал приходить в себя.
Я рассказал Маше о своих сомнениях насчет жены, в точности похожей на нее («Неужели! Действительно похожа… не шутите?.. Поразительно!»), о трудных раздумьях и тоске последних дней, о готовности флиртануть с Аполлинарией — была не была! — по-настоящему.
— Вы знаете, я тоже об этом думала, — с удивлением сказала Маша. — Как увидела вас в обществе этой женщины, так сразу и подумала о Грише, — мальчика моего так зовут, — подумала, что он тоже вот так, как вы, ходит сейчас с какой-нибудь фифой, а вечером пишет мне письма, клянется, что скучает и все такое.
— Мы ведь тоже вас фифочкой звали, — сказал я. — Ну и как этот толстяк, неужели он стал влюбляться?
— Представьте, да! Вначале он только просил изредка прогуливаться с ним на глазах у жены, дичился меня, а потом привязался и вот пригласил в ресторан.
Мы вдоволь насмеялись, наговорились и разошлись, запланировав на завтра пойти в кино и на пляж. Ведь мы как раз подходящая пара, вроде мужа и жены, и влюбленность нам не грозит, потому что это было бы повторением прошлого. Вот если бы все случилось, как у Лиды с физиком, тогда другое дело. Да и времени нет, скоро домой.
Утром я встретил у столовой Аполлинарию Сергеевну с мужем, и они дружно и приветливо поздоровались со мной.
— А ведь я кому-то должен заплатить за вино? — напомнил я.
— Никому, — смущенно пробормотал толстяк. — Я уплатил. Кто же еще будет платить!
Аполлинария поглядела на меня с благодарностью и вздохнула — с сожалением. Все-таки три недели пробыть вместе не шутка, и духовная любовь начнет постепенно материализоваться.
Палага была разочарована. За обедом она ворчала, что ученые люди, может, и умные, но, если разобраться, все же дураки, потому что ехать на курорт с мужем — это все равно что везти в Тулу свой самовар и не пить из него, а только показать, какой он пузатый.
Аполлинария Сергеевна на радостях примирения с мужем была настроена благодушно и сказала с улыбкой, что ее не трогают цинично выраженные мысли.
— А у тебя как? — спросил я Палагу. — Бесплатный билет на поезд не подарил железнодорожник-то?
— Куда ему, — отмахнулась Палага. — Только и разговору что о своих паровозах. Первые дни вроде степенный был, о колхозе спрашивал, а сейчас одни паровозы. Будто у людей никакого дела нет, окромя езды. Чужой он, совсем чужой, до моего старика далеко.