Необходимо для счастья
Шрифт:
— Не сдержался, каюсь. Слишком уж он был бестолковый.
— Платформа метро «Ждановская», — весело объявил динамик. — Следующая — Вешняки. Граждане пассажиры, не забывайте в вагонах свои вещи.
Поезд стал у новенькой станции метро, щелкнули и зашипели открываемые двери.
— Может, поедем в метро? — спросил отец.
— А двадцать копеек пропадут, — улыбнулся сын. — Это тебе можно, а я еще на курсантском бюджете, первая зарплата будет только через месяц.
Опять зашипели и щелкнули двери, вагон мягко качнулся, и станция метро уплыла назад.
— Вам неплохо платят, — сказал отец. — И на пенсию можно выйти раньше.
— Вроде бы рановато
— Кому как. В сентябре исполнилось двадцать пять лет, как я работаю. С четырнадцати лет.
— И журналистика уже надоела?
— Вроде пока нет. На рыбалку бы сейчас закатиться… Помнишь, как прошлый год мы удили карасиков на Цне?
— Конечно. Здорово ты приладился их таскать. А какие рассветы там, речка какая! И желтые кувшинки горят на воде, и белые лилии… Только мне показалось, что Валентина Николаевна была не в восторге от моего приезда.
— Это тебе показалось. И потом, она ведь с утра до вечера занималась экспедиционными делами, квартира частная, а хозяйка — ты заметил, наверное, — не из приветливых.
— Да, старуха строгая. И здоровенная, как драгун. Стоит у двора и спрашивает каждого проходящего: «Ты куда?.. Ты откуда?.. Что в сумке?..» Смешна-ая старуха.
— Много она крови попортила. И в основном жене. К тому же и Надя доставляла хлопот. Понравилась тебе Надя?
— Ничего девчонка, шустрая. Ей уже пять лет?
— Пять. Ты заканчивал школу, когда она родилась.
Разговор подошел к такой точке, когда лучше не продолжать. И они замолчали. Сын вспомнил, что год рождения этой девочки, наполовину сестры, был, пожалуй, самым беспокойным в его жизни. Да и не только тот год. И предыдущие два года отец приезжал уже отчужденным, мать встречала его, как гостя, и не столько радовалась, сколько нервничала, и они с Колькой не могли понять, что происходит. Даже в тот год им ничего не говорили, хотя где-то далеко от села уже должна была родиться Надя, шустрая девочка, наполовину сестра, что она уже родилась, когда отец уезжал в последний раз, и как-то странно было услышать потом, что у них нет отца, когда он был и любил их по-прежнему, если не больше. Пожалуй, даже больше, потому что он стал внимательней к ним, бережней и всегда рад был их видеть.
А отец вспомнил, как встречал сына ранним утром на Казанском вокзале. Он приехал туда вместе с Валей, получив телеграмму от той жены, матери его двух ребят. Перрон вокзала был непривычно пустынен, электрички еще не ходили, и, когда по радио было объявлено о прибытии поезда из Ульяновска, Валя отошла под фонарь на платформе, а он, один, стал ждать, заглядывая в лица прибывших пассажиров. И когда увидел сына, худого еще подростка, — он тогда только закончил восьмой класс, — сразу бросился к нему, забыв обо всем на свете, обнял за плечи и тут почувствовал на себе взгляд со стороны, зовущий, требовательный. Он уже знал, откуда этот взгляд, обернулся к фонарю и в его тени увидел Валю, такую близкую, родную и одинокую, что хотелось броситься туда и вывести ее на свет, но одной рукой он обнимал сына, тоже родного, близкого и одинокого в большом городе, а в другой нес его чемоданчик. И он прошел мимо фонаря, мимо нее, будто разорванный надвое, ощущая глубокую боль не оттого, что разорван, а оттого, что каждая часть живет отдельно и их нельзя, невозможно соединить. Интересно, понимала ли она тогда его состояние или не понимала? Вероятно, все-таки понимала. Будь она не такой чуткой, все было бы проще…
— Электрозаводская. Следующая — Москва. Граждане, будьте внимательны, переходите улицу в установленных местах, берегите
— Пап, а помнишь, как ты приезжал в училище, когда у меня гостил Колька? Неплохо мы погуляли, правда?
«Молодец, что перескочил через эти годы. Перескочил, но не забыл, а хорошо бы их забыть обоим. Всем бы забыть о них».
— Неплохо, — сказал он. — И купались почти целый день, и на пароме прокатились. Смешной у вас паром, допотопный.
— Зато безотказный. Стоишь на мостках, перебираешь канат и плывешь. Сам двигатель, сам пассажир. А над тобой «Яки» летают.
— Городишко у вас тихий, скучный.
— Жалко все равно. Девчонка там есть… Славная такая девушка, провожала меня. Вот теперь осталась одна. — И посмотрел отцу в глаза, пристально посмотрел, испытующе.
— Не знаю, — сказал отец. — Лучше бы не торопиться в таком деле. Ранние браки часто бывают неудачными.
А сын не отводил взгляда, не деликатничал, дело было нешуточное. «Значит, твой первый брак был неудачен, значит, мы с Колькой родились по ошибке, да? Почему же тогда ты любишь нас, почему с теплотой говоришь о нашей матери?» И с улыбкой поддразнил:
— А если это любовь, пап?
— Если это любовь, решай сам. — И чуть было не сказал, что в таких делах он не советовался, решал, но вовремя спохватился: его сразу встретит новый безмолвный вопрос, а возможно, этот вопрос прозвучит и вслух — не очень-то они с нами церемонятся. Как, впрочем, и мы когда-то.
— Ладно, — сказал сын, — не сердись, я уже решил. Просто мне хотелось знать твое мнение.
Вот-вот, он решил, а как — это уж тебя не касается, в свое время узнаешь. И глядит с торжеством, весело: ну как, мол, папочка, здорово я тебя прижал?
Казанский вокзал встретил их многолюдным шумом и духотой разогретого асфальта. Они взяли билет до Ульяновска — сыну надо было по пути заехать домой к матери, — спустились в метро и поехали в центр. Сыну хотелось проститься с городом, к которому он успел привязаться за время своих наездов, проститься с местами, которые он хорошо знал. Неизвестно, когда он теперь сумеет сюда выбраться, что ждет его в далеком, незнакомом краю, как пойдет его непростая служба летчика.
Москву сын впервые увидел лет шесть, нет, семь лет назад. Тогда он приезжал к отцу после восьмого класса, а отец еще учился в институте, и было как-то неловко говорить, что его отец студент, хотя и объяснять, что он с детства работал и только теперь стал учиться, не хотелось.
Тогда они встретились на Казанском вокзале, тоже спустились в метро и поехали не в общежитие, а сразу в центр, чтобы посмотреть Красную площадь, которую он видел только в кино, Мавзолей Ленина, Большой театр, Третьяковку. А больше он ни о чем не слышал. Правда, хотелось еще увидеть университет на Ленинских горах, в котором он в детстве мечтал учиться. То есть он не мечтал, а говорил только, что будет там учиться, и говорил потому, что об этом мечтали родители.
Красная площадь ему показалась меньше, чем он ожидал, но потому и понравилась сразу — своей неровной, неприлизанной брусчаткой, стаями голубей возле Исторического музея, тишиной раннего утра. Солнце только что взошло, было прохладно, трава у стен Кремля сверкала росой и казалась необыкновенно зеленой, нежной рядом с красной кирпичной кладкой, такой массивной и в то же время легко уходящей в небо своими зубцами. И знаменитая Спасская башня с курантами глядела на него, и храм Василия Блаженного блестел золотыми куполами, будто приветствовал, и над Кремлем переливался, как пламя, жаркий шелк Государственного флага.