Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность
Шрифт:
Каждый присосковый ганглий соединен с другим скоплением нейронов, расположенным в глубине щупальца и называемым брахиальным ганглием. Все брахиальные ганглии, в свою очередь, соединены в длинную цепь, идущую вдоль всего щупальца, – их можно представить как елочную гирлянду, а присосковые ганглии – как лампочки на ней. Присосковые ганглии не сообщаются друг с другом, брахиальные ганглии сообщаются[281]. Они координируют отдельные присоски, обеспечивая щупальцу согласованность действий. И они на многое способны самостоятельно, не обращаясь к центральному мозгу. В каждом щупальце есть все необходимые нейронные контуры, чтобы вытягиваться, захватывать предметы и подтаскивать их поближе. Нейробиолог Биньямин Хохнер, в частности, обнаружил, что при соприкосновении щупальца с объектом по нему прокатываются две волны нейронных сигналов – одна идет от места соприкосновения, другая от основания{834}. Там, где эти волны сталкиваются,
Центральный мозг способен управлять щупальцами, но он не из тех начальников, которые стоят над душой у подчиненных. Он не контролирует каждый жест, однако при необходимости всегда подключится и будет руководить своей восьмеркой. Отдельное щупальце может лавировать в непрозрачном лабиринте, отыскивая путь с помощью вкусоосязания безо всякой помощи со стороны остального тела, но, как установила коллега Хохнера Тамар Гутник, осьминогу вполне по силам решать задачи, ставящие отдельные щупальца в тупик{835}. Она сконструировала прозрачный лабиринт, в котором на верном пути осьминогу приходилось высунуть щупальце из воды, то есть лишиться химических подсказок. В этом случае осьминоги все равно проходили щупальцем лабиринт, направляя конечность с помощью зрения, однако получалось это у них не очень гладко. Они осваивали этот способ не сразу, и одному из семи испытуемых это так и не удалось.
Летиция Дзулло, еще одна сотрудница Хохнера, нашла в структуре центрального мозга дополнительные свидетельства автономии щупалец{836}. В человеческом мозге можно различить некое подобие карты нашего организма: осязательные ощущения от разных частей тела, например от каждого пальца, обрабатываются отдельными скоплениями нейронов. Кроме того, за определенные движения отвечают определенные части мозга: стимулируйте нужную точку, и у вас непроизвольно согнется или вытянется вперед одна из рук. Но у осьминога, как выяснила Зулло, такой карты нет. Когда она стимулировала участок мозга, отвечающий за вытягивание одного щупальца, вытягивались и остальные. Осознаёт ли осьминог, что двадцатая присоска на его первом щупальце коснулась краба, точно так же, как я осознаю, что мой левый средний палец только что нажал клавишу «у» на клавиатуре? Может, и нет. Не исключено, что осьминог отдает себе отчет лишь в том, что щупальце номер один обнаружило пищу, а все остальное отдается на откуп самому щупальцу. Знает ли осьминог в принципе, как располагаются в каждый момент времени его конечности, – примерно так же, как я могу представить себе свое тело, не глядя на него? Возможно, тоже нет. В щупальцах совершенно точно имеются проприоцепторы, помогающие им координировать движения, но эта координация может быть сугубо местной. Мартин Уэллс, ныне покойный пионер изучения осьминогов, был убежден, что в действительности они не представляют, где находятся их конечности, и никакого внутреннего образа своего тела у них нет.
Может, оно и к лучшему. Это человеческому мозгу относительно нетрудно управлять человеческим телом, поскольку наша подвижность ограничена костями и суставами. То есть для нас существует не так много способов, допустим, взять кружку. А вот в осьминоге, как пишет философ Питер Годфри-Смит в своей книге «Чужой разум» (Other Minds), «эволюция воплотила чистую потенциальность материи»[283]{837}. Все его тело, за исключением твердого клюва, – мягкое, податливое, гнущееся в любых направлениях. Его кожа меняет цвет и текстуру по любой прихоти. Его щупальца вытягиваются и сокращаются, гнутся и разворачиваются куда угодно по всей длине, поэтому даже самые простые движения он может совершить почти бесконечным числом способов. Как мозг, пусть даже крупный, должен отслеживать и контролировать все эти необозримые вероятности? К счастью, это вопрос риторический. Мозг не должен. В основном осьминог предоставляет своим щупальцам разбираться самим, ему достаточно лишь время от времени выдавать им общие руководящие указания[284].
Таким образом, у осьминога, вполне возможно, создаются два разных умвельта{838}. Щупальца обитают в мире вкуса и осязания, а голова полагается преимущественно на зрение. Конечно, как-то они между собой сообщаются, но Грассо предполагает, что информация, которой обмениваются голова и щупальца, должна быть предельно упрощенной. Продолжая метафору Икскюля, уподобившего тело животного дому с окнами чувств, тело осьминога состоит из двух смежных домов абсолютно непохожих архитектурных стилей с крошечной дверцей в общей стене. Где уж там представлять вслед за Нагелем, каково быть летучей мышью. Разве можем мы в принципе понять, каково быть осьминогом? Нашему воображению не поддаются не только сами его необычные чувства, но и то, как он увязывает их между собой.
Акт чувствования порождает иллюзию, которая, как ни парадоксально, мешает нам понять, как функционируют чувства. Наблюдая за Квалиа и Ра, я не отдаю себе отчет в том, как срабатывают фоторецепторы в моих глазах. Я просто вижу. Дотрагиваясь до их аквариумов, я не чувствую, как откликаются на давление механорецепторы в моих пальцах. Я просто осязаю. Наш опыт восприятия мира отделен от органов чувств, которые его порождают, и поэтому нам нетрудно поверить, что опыт этот не более чем сугубо психический конструкт, не связанный с физической реальностью. Вот почему в наших литературных и мифологических сюжетах так много персонажей, способных переместить свой разум в тело животного, – от скандинавского бога Одина до Брана из некогда популярного сериала «Игра престолов» (Game of Thrones). Такое буквальное проникновение в сенсорный мир другого животного кажется вершинной формой понимания чужого умвельта. Однако оно представляет эту концепцию в совершенно ложном свете. Сенсорный мир животного – результат работы реальных тканей, улавливающих абсолютно реальные стимулы и подающих каскады электрических сигналов. Он не бесплотный, но плоть от плоти. Нельзя просто представить, как работало бы человеческое сознание в теле летучей мыши или осьминога. Оно бы там не работало.
Когда Квалиа и Ра начали открывать банки с крабами, ученым казалось, будто они целенаправленно решают задачу, пытаясь добиться результата. А на самом деле? Участвовал ли вообще в этом действии центральный мозг, или щупальца просто исследовали незнакомый предмет по собственному почину? Если верно второе, становится ли от этого их поведение менее разумным, чем оно кажется, или умственные способности осьминога просто проявляются в самостоятельности его любознательных конечностей? (Могут ли щупальца осьминога быть любознательными?) Когда Квалиа и Ра перестали открывать эти банки – это им самим наскучило или их щупальцам? (Может ли щупальцам осьминога что-то наскучить?) Возник ли некий конфликт между двумя их умвельтами – тем, что видели глаза, и тем, что вкусоосязали щупальца?
Ответить на эти вопросы чрезвычайно трудно, но, если рассматривать две части осьминога по отдельности, ответ дать практически невозможно. По работе присосок или глаз нельзя судить о том, что воспринимает весь осьминог. Не зная, как организована его нервная система, его движения ничего не стоит истолковать ошибочно. Именно поэтому так сложна поставленная Нагелем задача – вообразить сознательный опыт другого живого существа: чтобы получить хотя бы крохотный шанс понять, каково быть другим животным, нам нужно выяснить об этом животном почти все. Узнать обо всех его чувствах, его нервной системе и остальном организме, его потребностях и среде, его эволюционном прошлом и экологическом настоящем. Причем подходить к этой работе нужно со всем возможным смирением, помня, как легко наши интуитивные представления могут направить нас по ложному следу. Нам нужно двигаться вперед с надеждой, поскольку даже частично удавшаяся попытка откроет нам чудеса, которые прежде были от нас скрыты. И действовать нужно быстро, осознавая, что время уже не терпит.
13
Сохранить тишину, сберечь темноту
Сенсорные ландшафты под угрозой исчезновения
Самое большое рукотворное сооружение на всех 125 000 гектарах Национального парка Гранд-Титон в штате Вайоминг – парковка у поселка Колтер-Бей. За дальним ее краем в рощице скрывается немилосердно воняющая очистная станция, которую Джесси Барбер называет Дерьморатором. Под ее металлическим навесом фонарик Барбера высвечивает малого бурого кожана, притаившегося в щели. На спине летучей мыши виднеется белый приборчик размером с зернышко риса. «Это и есть радиометка», – поясняет Барбер, какое-то время назад прикрепивший ее к кожану, чтобы отслеживать его передвижения. Сегодня вечером Барбер собирается снабдить такими метками еще нескольких.
Из Дерьморатора доносятся похожие на щебет попискивания других отдыхающих там днем летучих мышей. С заходом солнца они начинают вылетать наружу и, ориентируясь скорее по памяти, чем с помощью эхолокации, не замечают большую сеть-невидимку, которую Барбер растянул между двумя деревьями. Несколько летучих мышей запутываются в сети. Барбер освобождает их, а его ученики Хантер Коул и Эбби Кралинг осторожно осматривают каждую, проверяя, здорова ли она и достаточная ли у нее масса тела, чтобы нести груз. Одна из пленниц открывает рот, выпуская поток не слышных мне эхолокационных импульсов. Коул наносит ей между лопаток немного хирургического клея, прикрепляет крохотную метку и дожидается, пока клей засохнет. «Когда метишь летучих мышей, чувствуешь себя немного современным художником», – говорит Барбер. Через несколько минут Коул подсаживает летучую мышь на ствол ближайшего дерева, та взбирается повыше и улетает, унося в лес радиооборудование стоимостью 175 долларов.