Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность
Шрифт:
У многих других вызванных нами изменений планетарного масштаба имеются естественные аналоги: современные климатические сдвиги безусловно являют собой результат человеческой деятельности, но климат на Земле меняется и естественным путем, только намного медленнее. А вот свет в ночи – это исключительно антропогенный фактор{850}. На протяжении всей эволюционной истории суточные и сезонные световые ритмы оставались неизменными – 4 млрд лет стабильности, которая начала нарушаться только в XIX в. Первыми о световом загрязнении заговорили астрономы и физики, которым засветка мешала наблюдать за звездами. Биологи, по словам Лонгкора, всерьез забеспокоились только в 2000-е гг.[288] Отчасти это потому, что биологи и сами дневные создания{851}.
Вылупившиеся из яиц детеныши морской черепахи ползут прочь от темных силуэтов заросших дюн к более светлому океанскому горизонту{852}. Однако освещенные дороги и отели с пляжами могут увлечь их в неверном направлении, где они рискуют стать легкой добычей хищников или попасть под колеса машин. В одной только Флориде из-за искусственного освещения каждый год гибнут тысячи детенышей черепах. Они заползают на бейсбольные поля во время игры и, что еще ужаснее, в непотушенные пляжные костры. Смотритель одной из вилл обнаружил груду из сотен мертвых черепашат под единственной ртутной лампой.
Искусственный свет заманивает в смертельную ловушку и насекомых, возможно способствуя тем самым тревожному сокращению численности многих видов по всему миру{853}. Один уличный фонарь привлекает мотыльков в радиусе 20 м, а освещенная дорога оборачивается для них настоящей темницей{854}. Многие насекомые, роящиеся вокруг уличных фонарей, к рассвету будут, скорее всего, съедены – или умрут от изнеможения. Летящие на свет автомобильных фар, вероятно, не протянут и столько. Последствия этих потерь кругами распространяются по целым экосистемам и не исчезают при свете дня. В 2014 г. эколог Ева Кноп в рамках одного эксперимента установила фонари на семи швейцарских лугах{855}. После заката она ползала по этим лугам в очках ночного видения, заглядывая в цветы в поисках мотыльков и других опылителей. Сравнив освещенные участки с остававшимися в темноте, Кноп подсчитала, что освещенным цветам достается на 62% меньше визитов опылителей. Одно из растений давало под фонарем на 13% меньше плодов, хотя в дневную смену его исправно посещали и пчелы, и бабочки.
Значение имеет не только наличие света как таковое, но и его характеристики. Насекомые, личинки которых живут в воде, вроде мух-поденок и стрекоз, заведомо безрезультатно откладывают яйца на мокрых дорогах, окнах и крышах машин, поскольку они отражают горизонтально поляризованный свет так же, как поверхность водоемов{856}. Если мерцающий свет вызывает головную боль и другие неврологические проблемы даже у человека с его медлительными глазами, не способными уловить эти переключения, что уж говорить о животных с более быстрым зрением, таких как насекомые и мелкие птицы?{857}
Свою роль играет и цвет. Красный дезориентирует перелетных птиц, но безопаснее для летучих мышей и насекомых[289]. Желтый не беспокоит насекомых и черепах, но может заморочить голову саламандрам. Ни одна длина волны не идеальна, говорит Лонгкор, но голубой и белый свет хуже всех прочих. Голубой расстраивает биологические часы и активно привлекает насекомых. Кроме того, он хорошо рассеивается, увеличивая территорию засветки. Однако он дешев и экономичен. Новое поколение энергосберегающих светодиодных ламп излучает много синего света, и если весь мир перейдет с традиционных желто-оранжевых натриевых ламп на эти, объем светового загрязнения на планете возрастет вдвое или втрое{858}. «Мы можем проявить благоразумие и начать целенаправленно регулировать искусственное освещение, – говорит Лонгкор. – Нельзя включать лампы полного спектра на всю ночь. Не нужно внушать всем вокруг, что у нас нескончаемый белый день».
Побеседовав с Лонгкором в его офисе в Лос-Анджелесе, я возвращаюсь домой ночным авиарейсом. На взлете я во все глаза смотрю в иллюминатор на залитый светом город. Эта решетка мерцающих огней все равно пробуждает в моей душе
Как и настоящую тишину.
Солнечным апрельским утром я поднялся почти на два километра над уровнем моря по каменистому склону Скалистых гор близ Боулдера, штат Колорадо. Здесь словно раздвигаются границы мира – не только из-за панорамного вида, открывающегося над хвойным лесом, но и потому, что вокруг царит блаженная тишина. Вдали от городского шума проступают и становятся слышнее издалека более скромные и тихие звуки. Где-то на склоне шуршит бурундук. Кузнечики щелкают крыльями в прыжке. Неподалеку барабанит по стволу дятел. Ветер шелестит в траве. Чем дольше я здесь сижу, тем больше мне слышно.
Тишину и покой нарушают два мужских голоса. Я не вижу говорящих, они где-то на тропе внизу, и им непременно нужно донести свои мнения до всего Колорадо. Еще дальше за деревьями по шоссе проносятся машины. Вдали гудит Денвер – фоновым шумом, который внизу я почти не замечал. В небе летит самолет, ревя моторами. «Я хожу в походы с середины 1960-х, и с тех пор количество самолетов увеличилось раз в шесть-семь, – говорит Курт Фриструп, с которым я встречаюсь после моей вылазки на склон. – Один из моих любимых фокусов, когда я вожу в горы приезжающих в гости друзей, – спрашивать в конце прогулки, слышали ли они самолет. Обычно они говорят, что слышали один-два. И тогда я объявляю, что над нами пролетело 23 реактивных самолета и два вертолета».
Фриструп работает в Отделе естественного звука и ночной темноты Управления национальных парков США, призванном оберегать (среди прочего) естественные звуковые ландшафты всей страны. Чтобы защищать, их сначала нужно нанести на карту, а звук, в отличие от света, не отследишь со спутника{859}. Фриструп с коллегами много лет таскали звукозаписывающую аппаратуру на собственном горбу, объездив в итоге почти 500 городов и записав около 1,5 млн часов аудио. Как они установили, в результате человеческой деятельности на 63% охраняемых территорий уровень фонового шума вырос вдвое, а на 21% – в 10 раз. Во втором случае «если раньше вы слышали звук с расстояния в тридцать метров, теперь вы расслышите его только с трех», поясняет Рейчел Бакстон из Управления национальных парков. Главные виновники – самолеты и дороги, но свой вклад вносит и промышленность: нефте- и газодобыча, горные разработки, лесозаготовки. Даже самые тщательно оберегаемые уголки все равно оказываются в шумовой осаде{860}.
В городах, больших и маленьких, проблема стоит еще острее, и не только в США. Две трети европейцев окружены фоновым шумом, сопоставимым с шелестом бесконечного дождя{861}. Такие условия трудновыносимы для многих животных, общающихся с помощью песен и звуковых сигналов. В 2003 г. Ханс Слаббекорн и Маргрит Пет выяснили, что в шумных районах голландского Лейдена большие синицы вынуждены повышать тональность своих песен, чтобы их сигналы не растворялись в низкочастотном городском гвалте{862}. Год спустя Хенрик Брумм обнаружил, что соловьи в Берлине выводят свои трели громче обычного, иначе их никто не расслышит из-за фонового шума{863}. Эти авторитетные работы послужили толчком для целой волны исследований акустического загрязнения, показавших, что городской и промышленный шум может также менять время концертов птичьего хора, снижать сложность песен и мешать исполнителям обрести брачного партнера{864}. Шум вредит даже городским птицам.