Необычайно умные создания
Шрифт:
– Ну, Барб, что нового у девочек?
– О, я еще не говорила? – Барб театрально набирает в грудь воздуха. Никому никогда не приходилось дважды просить Барб рассказать о жизни ее дочерей и внучек. – Энди должна была привезти девочек на летние каникулы. Но возникла одна загвоздка. Именно так она и выразилась: загвоздка.
Дженис протирает очки одной из вышитых салфеток Мэри Энн.
– Да?
– Они не приезжали с прошлого Дня благодарения! На Рождество они с Марком повезли детей в Лас-Вегас. Вы представляете? Кто
Дженис и Мэри Энн качают головами, а Това берет еще одно печенье. Все три женщины сочувственно кивают, когда Барб начинает рассказ о дочери и ее семье, которые вообще-то живут в двух часах езды отсюда, в Сиэтле, но вполне можно подумать, что в другом полушарии, судя по тому, как редко Барб, по ее словам, с ними видится.
– Я сказала им, что очень надеюсь скоро обнять внучат. Одному Господу известно, как долго я пробуду на этом свете.
Дженис вздыхает:
– Прекрати, Барб.
– Извините, я на минутку. – Стул Товы скрипит по линолеуму. Направляясь в уборную, она слышит, как подруги шепотом упрекают Барб.
Как можно понять из названия, Крючкотворщицы изначально были членами клуба любителей вязания. Тридцать лет назад несколько женщин из Соуэлл-Бэй впервые встретились, чтобы обменяться пряжей. В конце концов эти встречи стали для них убежищем, способом вырваться из осиротевших домов, заполнить горько-сладкие пустоты, которые остались после детей, которые выросли и зажили своей жизнью. Главным образом по этой причине Това сперва не хотела к ним присоединяться. В ее пустоте не было сладости, только горечь; к тому времени прошло пять лет, как не стало Эрика. Какой свежей ощущалась тогда эта рана, как мало требовалось, чтобы сорвать коросту и снова выступила кровь.
Кран в уборной Мэри Энн пищит, когда Това открывает его. Жалобы подруг не сильно изменились за эти годы. Раньше они сетовали на то, что до университета очень далеко ехать и что звонят им только по воскресеньям днем. Теперь сетуют на внуков и правнуков. Эти женщины всегда гордо выставляли материнство напоказ, но Това прячет свое внутри, глубоко в животе, как пулю от застарелой раны. Оно только ее.
За несколько дней до исчезновения Эрика Това испекла на его восемнадцатилетие миндальный торт. После этого в доме еще не один день пахло марципаном. Она до сих пор помнит, как этот запах стоял у нее на кухне, будто гость-невежа, который не знает, когда пора уходить.
Сначала исчезновение Эрика сочли побегом. Последним, кто его видел, был один из матросов, работавших на пароме, который в одиннадцать часов отходил в южном направлении, – последнем пароме в тот вечер – и этот матрос не сообщил ничего необычного. После отправления парома Эрик должен был запереть билетную кассу, что он всегда прилежно и делал. Эрик очень радовался, что ему доверили ключ, хотя, в конце концов, это была всего лишь летняя подработка. Шериф сказал, что кассу нашли незапертой, но все наличные были на месте. Рюкзак Эрика обнаружился под стулом, там же лежали его кассетный плеер, наушники и даже кошелек. Сначала шериф предположил, что Эрик мог куда-то отойти и собирался вернуться, потом они решили, что тут имел место какой-то злой умысел, но и эту версию в итоге исключили.
Зачем
Неделю спустя нашли лодку – старую ржавую яхту “Сан Кэт”, пропажи которой с крошечной пристани, когда-то соседствовавшей с паромным причалом, никто сразу и не заметил. Лодку вынесло на берег с перерезанным якорным канатом. На руле обнаружились отпечатки Эрика. Улик мало, но все указывает на то, что мальчик покончил с собой, сказал шериф.
Сказали соседи.
Сказали в газетах.
Все так сказали.
Това никогда в это не верила. Ни минуты.
Она вытирает лицо насухо и моргает, глядя на свое отражение в зеркале уборной. Крючкотворщицы были ее подругами много лет, а иногда ей все еще кажется, что она деталь пазла, которая по ошибке попала не в ту картинку.
Това берет чашку из раковины, наливает себе немного свежего улуна, возвращается к своему стулу и к разговору. Обсуждают соседа Мэри Энн, который подает в суд на своего ортопеда после неудачной операции. Все соглашаются, что врач должен понести ответственность. Потом наступает черед воркования над фотографиями маленького йоркширского терьера Дженис, Роло, который часто является на собрания Крючкотворщиц в сумочке Дженис. Сегодня Роло остался дома с несварением желудка.
– Бедный Роло, – говорит Мэри Энн. – Ты думаешь, он съел что-то не то?
– Перестала бы ты кормить собаку человеческой едой, – говорит Барб. – Рик то и дело давал нашему Салли объедки со стола у меня за спиной. Но я каждый раз догадывалась. До чего вонючее у него было говно!
– Барбара! – восклицает Мэри Энн, округляя глаза. Дженис и Това смеются.
– Ну уж простите за выражение, но разило от этой собаки на всю комнату. Пусть земля ей будет пухом. – Барб складывает ладони, как в молитве.
Това знает, как нежно Барб любила своего золотистого ретривера Салли. Может, даже больше, чем покойного мужа Рика. И в прошлом году, всего за несколько месяцев, она потеряла их обоих. Това иногда думает, уж не лучше ли, когда трагедии в жизни идут одна за другой, чтобы все отболело сразу. Покончить со всем одним выстрелом. Това знает, что и в глубинах отчаяния есть дно. Как только душа пропитывается горем насквозь, все остальное просто переливается через край, стекает с нее, как кленовый сироп с утренних панкейков по субботам, когда Эрику разрешали поливать их самому.
В три часа дня, когда Крючкотворщицы забирают свои кофты и сумочки, висящие на спинках стульев, Мэри Энн отводит Тову в сторонку:
– Пожалуйста, дай знать, если понадобится помощь.
Мэри Энн сжимает руку Товы, и ее оливковая кожа итальянки выглядит куда более свежей и подтянутой. Скандинавские гены Товы, такие щедрые в юности, с возрастом обернулись против нее. К сорока годам волосы цвета кукурузных волокон поседели. К пятидесяти морщины на лице стали казаться высеченными в глине. Теперь она иногда мельком видит в витрине магазина собственное отражение и замечает, как начали сутулиться плечи. Она не верит, что это тело и правда принадлежит ей.