Необычайные приключения на волжском пароходе
Шрифт:
– А если нам помешают?
– Тогда вы его разбудите... Вас-то он не выдаст... Влюблен же со всеми африканскими страстями...
Как от пощечины, Эсфирь вытянулась, носик - все вытянулось у нее:
– Кто вам дал смелость так разговаривать со мной?!
Короткими свистками пароход стал вызывать на нос матроса- промерить глубину. Долетел голос: "Есть наметка"...
– Это перекат, - Ливеровский отскочил от окна.
– Готовьтесь, миссис Эсфирь... Бегу вниз...
В буфете цыганки пили вино
Педоти спал за столом. Мистер Лимм, тараща глаза, слушал Хиврина:
– Понимаешь, мистер, у меня странный психоз: одновременно я люблю пять женщин, куда там - больше. Так, я пошел к доктору...
Лимм, едва ворочая языком: - Что же тебе сказал доктор?
– Доктор сказал: валяйте... Чудак какой-то... А ты знаешь - как меня любят в Эсесер? Как-то за ужином один нэпман в экстазе вынул вставной глаз и по - дарил мне: больше, говорит, у меня ничего не осталось...
– Я с ума сойду в этой стране, - с большим трудом выговорил Лимм.
Профессор вдруг вскочил, потянул за собой одну из цыганок, глядя не на нее, а куда-то в неопределенность расширенными глазами:
– Понял! Я понял Нину, я понял себя! Человека надо заслужить! Чем заслужить?
– ты спросишь, цыганка... Интенсивным половым влечением, ответили вы... Бррр... Нет... Неутомимым желанием стать вместе с этим человеком более совершенным, более совершенным орудием творчества... Любить ее трудовые руки, любить ее светлый ум... Пусти, я должен ей сказать это... Впрочем, я ничего не скажу... Пой, пой мне, степная красавица... Под твои песни плакали великие поэты... Я нашел путь к человеку!
Цыган перебрал струны, махнул грифом гитары, цыганка повела плечами, запела диким низким голосом... В буфет вбежал Гусев:
– Все - наверх!
– крикнул он резко.
– Тащите американцев, не медлите ни минуты!.. Кончай бузу!..
Раздались короткие свистки парохода, вызывающие матроса с наметкой на нос. И сейчас же послышалось приближение толпы. Гусев оторвал профессора от цыганки и, толкая к выходу:
– Спасай рукопись, спасай жизнь!..
Первыми в буфет ворвались взлохмаченный мужик, бывший дьякон, губастый парень и двое-трое пьяных... В глубине мелькнули настороженные лица Хренова и Бахвалова... Нападавшие бросились молча... Зазвенело стекло...
Командный голос Хренова: - Этих двоих... Бей!
На плечах Гусева повисло двое. Он пошатнулся. Профессор исчез в свалке. Слышались грузные удары кулаков, сопение. Полетели бутылки со столов, Хиврин в панике полез на стойку:
– Я же враг, враг... В бога верю!
Враз завизжали цыганки так страшно, будто обеим всадили по сапожному ножу в живот. Через прилавок перемахнул Ливеровский и заслонил собой американцев; на лице, напряженном и страшном, застыла улыбка
– Дай вдарю, дай вдарю...
Клубок тел, машущих кулаков выкатился из буфета и с двух сторон в свалку кинулись с ножами Хренов и Бахвалов. Грохнул выстрел, другой. Вся куча тел исчезла в темноте за ящиками.
Лимм и Педоти, готовые сдаться, помахивали носовыми платками. Лицо Ливеровского при каждом выстреле искажалось мучительной гримасой... Сквозь зубы:
– Сволочь!
– и, нагнув голову, кинулся из буфетной туда, где все громче раздавались удары, вскрики.
– Неужели началось?
– вопил Хиврин...
...Куча дерущихся прокатилась по узкому переходу четвертого класса; повсюду мелькали испуганные лица пассажиров. Набатно звонил колокол. Пароход давал тревожные свистки. Из-за ящиков метнулось со взъерошенными усами лицо капитана; оно кричало:
– Воду, воду! Давай!
Рабочий и колхозник подтаскивали пожарную шлангу.
Защелкала струя воды. Из клубка дерущихся как пробка выскочил Гусев, вскарабкался на кучу ящиков, за ним - со вспухшими лицами - Хренов и Бахвалов... В секунду все трое исчезли по ту сторону ящиков. Ливеровский с поднятыми руками закричал:
– Уйдет!
...В широкий пролет нижней палубы виднелась ночная синева, на воде с далекой сумеречной полоской берега лежала, будто вдавливая воду, чешуйчатая полоса лунного света. От прибрежной тени быстро двигались два огонька; черный силуэт какого-то суденышка пересек лунную дорогу.
В пролете сумасшедшим прыжком появился профессор; он был без пиджака, кое-что осталось от рубашки и панталон. Видимо, он лишь на долю секунды опередил преследователей. Шарахнулся, приник к откидным перилам, пролепетал что-то вроде:
– Пиджак... Рукопись... Кошмар... Расстрел...
– Затем, увидев выдвинувшихся из-за обоих углов пролета Хренова и Бахвалова (в странном лунном освещении они, казалось, замерли перед прыжком), по-заячьи крикнул: Нина!
– и, агонийно болтнув штиблетами, перекинулся через перила. Плеснула вода. Хренов и Бахвалов подскочили к перилам, перегнулись: - Готов.
– Раков кормить.
– Как же с Гусевым?
– Какое там, - беги!
Оба торопливо стали сбрасывать опорки, лишнюю одежду.
...Трещали ступеньки. На верхнюю палубу, залитую лунным светом, выскочил Ливеровский и, схватившись за столбик палубного перекрытия, круто повернул в противоположную сторону. Присел за спинку кресла.
Тотчас же вихрем вылетел снизу по трапу Гусев, так же придерживаясь за столбик, повернул и увидел Ливеровского:
– Сдавайся... Мат!
Ливеровский из-за кресла глядел на его руки. Гусев был без оружия, - он поднялся и, учитывая малейшее движение, кивком указал на столик сбоку окна миссис Ребус: