Необычайные приключения на волжском пароходе
Шрифт:
– Срочная, - говорит Гусев и, обернувшись к Ливеровскому, странно усмехается...
Все, на минуту бросили спор, смотрят, как под бортом парохода из темноты выныривает лодка с фонарем с двумя голыми парнями в одних трусиках.
Зинаида давно уже была вручена матери и спала на подушке. Нина Николаевна постелила себе старое пальтецо около свертков канатов, но еще не ложилась. На корме - два-три спящих человека. Внизу кипит вода. Высоко вздернутая на кормовой мачте лодка летит перед звездами.
Профессор
– Принес чаю... Зина спит?
– Он поставил чайник и сел на сверток канатов.
– Я тебе не мешаю? Ведь подумать, - на воде, и не сыро, удивительно... Нина... Я очень несчастен...
– Ты сам хотел этого.
– Не говори со мной жестоко.
– Да, ты прав... (Концы ее бровей поднялись. Глядела в темноту, где плыли огоньки. Руки сложила на коленях. Сидела тихо, будто все струны хорошо настроены и в покое.) - Не нужно - жестоко...
– Во сне бывает, - бежишь, бежишь и никак не добежишь... Так и я к вам с Зиной - не могу... Ты суха, замкнута, настороже... А я помню - ты, как прекрасно настроенный инструмент: коснись - и музыка...
– Говори тише, разбудишь Зину.
– Ты вся новая, я тебя не знаю.
– Знать человека - значит любить, это так по-нашему, женскому, сказала она, наклоняя голову при каждом слове, - а по-мужскому знать значит надоела... Ты пытаешься меня наградить какими-то даже струнами... Не выдумывай: я - прежняя, та, которая надоела тебе хуже горькой редьки... Покойной ночи, хочу спать.
Он кашлянул, пошел к выходу с кормы: Остановился, не оборачиваясь, развел руками:
– Ничего не понимаю...
Нина Николаевна смотрела ему вслед. Когда он, бормоча, опять развел руки, позвала:
– Валерьян.. У тебя что - нелады с Шурой?
– Удивляет только ее торопливость: понимаешь - ночью сели на Пароход, а утром у нее неизвестный любовник...
Он торопливо вернулся, ища сочувствия, но брезгливая усмешка Нины Николаевны не предвещала утешения. Сказала:
– Представляю, что тебе должно быть хлопотливо с молодой женщиной...
– Нина, - противно... Но развязывает меня морально... И втайне я даже рад...
– Что же, - еще какая-нибудь новенькая на примете?
– Жестоко, Нина!.. Так не понимать! Во всем мире ты одна - родная... Ты одна разделяла мои радости, огорчения, усталость... Теперь - я измучен, и не к кому прислонить голову...
– Фу!
– вырвалось у Нины Николаевны.
– Нина, прости меня за все... Я прошу у тебя жалости... Только...
Тогда она встала в крайнем волнении, ногой задела подушку со спящей Зинаидой. Потемневшим взором глядела на мужа:
– Жалости! Этого, милый друг мой, .теперь больше не носят... Поживи
Она хрустнула пальцами. Профессор громко прошипел:
– Остается - в воду головой...
– Лучше выпей водки... Успокоишься... Уйди...
Он взялся за волосы и ушел. Зинаида, не поднимая головы с подушки, проговорила:
– Мама, чего-то папу жалко...
– Зинаида, спи, пожалуйста.
– Он добрый...
– Понимаешь, мне тяжело, так тяжело, как никогда не бывало. Скажи могла я иначе ответить?
Зинаида вздохнула, поворочалась. Нина Николаевна села на сверток канатов и глядела на темную воду.
Профессор шел по четвертому классу, спотыкаясь о спящих. Губы у него дрожали, глаза побелели. Приступ неподдельного отчаяния схватил его мозг свинцовым обручем .
Ему преградили дорогу четыре человека, стоявшие у тюков с шерстью, два грузчика (те, что в начале этого рассказа слушали грохот бешеной пролетки Ливеровского); один - рослый, со спутанными волосами и бородой, похожий на дьякона, другой - кривой, с покатыми плечами и длинной шеей, и две неопределенные личности. Тот, кто был в соломенной шляпе, угощал грузчиков водкой, товарищ его (проглотивший записку Ливеровского) говорил, зло поглядывая из-под козырька рваной кепки:
– ..Жить нельзя стало... Всю Россию распродали...
– А, глядите - кто сейчас у буфетчика осетрину жрет... Вы за это боролись?
– Вообще не принимаю коммунистического устройства Мира сего, - пробасил рослый грузчик.
– Я бывший дьякон, в девятнадцатом году командовал дивизией у Махно. Жили очень свободно, пили много...
– Пейте, не стесняйтесь, у меня еще припасенo.
Бывший дьякон спросил: - Кто же вы такие?
– Мы бандиты.
– Отлично.
– Помогите нам, товарищи.
– Отлично... Грабить сами не будем, не той квалификаций, но помощь возможна.
Злой в кепке:
– Мы работаем идейно. Вы, как борцы за анархию, обязаны нам помочь...
Подошел профессор. Сразу замолчав, они расступились, нехотя пропустили его. Под их взглядами он приостановился, обернулся: - В чем... делo?
В то же время в буфете шум продолжался. Хиврин кричал буфетчику:
– Не шеешь закрываться! Джек! Хам!
Педоти вяло помахивал рукой: - Тише, надо тише...
– Не уйдем! Зови милицию. Джек, хам!
Лимм вопил: - Хочу лапти, лапти, лапти.