Необычайные приключения Робинзона Кукурузо
Шрифт:
— А зачем он приезжал, как ты думаешь?
— А я знаю? Не в гости ко мне во всяком случае.
— А ты слышал, как в воду что-то бултыхнулось?
— Слышал, конечно. У меня даже в животе ёкнуло.
— Может, кого-то утопили? А?
— Кто его знает.
— Так, может…
— Цыц! — Кукурузо вдруг схватил меня за руку.— Пригнись.
Еще не зная в чём дело, я послушно пригнулся.
— Смотри! — прошептал Кукурузо. На плёс выплыла лодка. В ней сидел Кныш. Лодка плыла тем самым «курсом», что
Мы упали в траву и поползли — туда. За теми кустами остров заканчивался. Никого там не было. Кныш проплыл мимо.
— В лодку!
Мы рванулись к плоскодонке.
Кукурузо вдруг остановился:
— Взять ружье?
— Не надо! — попросил я, потом добавил: — Некогда.
Мы сели в лодку и начали огибать остров, приближаясь к тому месту, где ночью исчез незнакомец. И хотя сейчас было утро и светило солнце, сердца у нас бились тревожно — мы не знали, что ожидает нас там, за кустами. А что, если и вправду нечто ужасное…
За кустами начиналась узенькая стружка. А вокруг — сплошные камыши. Путь был один.
Мы въехали в стружку. Она была узкая, но почти ровная и никуда не сворачивала.
Вскоре мы выплыли на небольшой плес и увидели остров. Я удивленно посмотрел на Кукурузо. Это был Высокий остров. Вон и шалаш Бурмилы — «президенция» — как раз у берега. Я и не знал, что этой стружкой можно попасть к Высокому острову и что он так близко. Мы всегда добирались до него другим путём.
Мы осторожно подплывали к берегу. У берега стояли две лодки.
Из-за шалаша раздавались хорошо слышимые голоса Кныша и Бурмило. Их не было видно. Они, наверно, сидели у костра — вился синий дымок…
— Нехорошо это…— укоризненно говорил Бурмило.— Нехорошо…
— Молчи уже — «нехорошо!». Моральный кодекс нашелся! А ятеря ночью кто ставит?
— Да что ты! Парочка ятерьков каких-то, гнилых, едва живых. Туда и рыба не идет. Чтоб я света белого не видел.
— Ничего-ничего! За это тоже советская власть по головке не гладит.
— Но же… Да это же совсем другое…
— Ну, если ты такая цаца, то мотай отсюдова, не вмешивайся! Чтобы я тебя тут не видел! Сегодня ночью я это сделаю — и квиты! И смотри мне!
— Да хватит уже! Только сейчас ты иди отсюда, а то понаедут юннаты с этим стариком! Кому это нужно!…
Я схватился за весло.
— Гребем отсюда — он сейчас поплывет.
Хорошо, что лодки наши с двух концов одинаковы — что носом плыть, что кормою (корма тоже заострена). А то бы мы не развернулись — узко. Да и не успели бы. А так нажали мы — и задним ходом в стружку что есть сил, к острову Переэкзаменовки. И только когда уже хорошо замаскировали лодку в камышах возле берега своего острова — отдышались и пришли в себя.
Так вот оно что! Значит, это Бурмило ночью был, ятеря ставил. А едва
Но что же сегодня ночью будет делать Кныш на Высоком острове?! Что его даже Бурмило отговаривал. Уверен, что не в чижа играть!
— А может, он хочет глобулус украсть и за границу передать? — говорит Кукурузо.
— А разве он секретный?
— А что же ты думал, может, и секретный… Во всяком случае, кроме глобулуса, на этом острове красть нечего. Не лягушек же.
Неужели глобулус?..
И вдруг я вспомнил…
Это было месяца полтора назад. Я поехал с мамою на базар. Она просила помочь привезти ей корзины.
Базар у нас в райцентре, двенадцать километров от села. Раньше туда лодками по речке плавали. А теперь больше на велосипедах. Так быстрее.
Поехали мы. Мама — на «Украине», я — на своем «Орлёнке». Не люблю я базаров, но что поделаешь.
Отвез я корзины, собираюсь назад ехать. И тут вижу — Кнышиха. Торгует в ряду, где продают семена, сушеные травы да разные «специи». К крыше ларька, в котором она она торговала, пришпилен портрет космонавта Поповича.
Хорошо поставленным базарным голосом Кнышиха выкрикивает:
— А кому лёбули, кому лёбули? Двадцать копеек пучочек! Кому лёбули? Чистая лёбуля! Сто процентов витаминов! Все витамины! А! Б! В! Г! Д! Больше не купите нигде! Навались, у кого деньги завелись.
Её окружают покупатели. Торговля идет полным ходом.
— Как чаёк заваривают,— поясняет Кнышиха какой-то молодице.— От рожи хорошо помогает… От сглаза… От…— шепчет что-то молодице на ухо.
— Ну?! — удивленно-радостно говорит молодица.— Дай три пучёчка.
— Уступили бы немного, тётка… Дорого,— торгуется другая молодица.
— Дорого-мило, дёшево-гнило, моя дорогая! Не могу меньше…— И Кнышиха уже задуривает голову какой-то пожилой дачнице.— Можно и в борщ… Вкуснота! Берите, дама, не пожалеете. Муж вам ноги целовать будет.
И снова завелась звонкоголосо:
— А ну — водоросль! Целебная водоросль от всего! Вкусная приправа для холодного и горячего! Можно в чай! Можно в водку! Можно сушить! Можно варить! Можно для дальней дороги! Еда космонавтов! — ткнула оттопыренным большим пальцем вверх, на портрет Поповича.— Тридцать копеек пучок! Украинский женьшень!
Покупатели посмеивались, но брали.
Я присмотрелся, чем она торгует. Это были пучочки какой-то сушеной травы, а может, и правда водоросли. Но то, что это не глобулус, и сомнения не было. Глобулус же, как говорил Фарадеевич — микроскопическая одноклеточная водоросль и так выглядеть не мог ну никак.
Рассказал я тогда об этом Яве, поудивлялись мы предприимчивости и базарному таланту Кнышихи («Вот людей обманывает, змеюка!»), а потом и забыли. Чем только не торгуют на этих базарах! Это же тебе не в магазине.