Необычная судьба
Шрифт:
Клавдия зашла к Зине и спросила, нельзя ли на основании медицинской справки, которую привез Ашот, сделать ему бронь.
Зина обещала поговорить с Петром, но кроме медицинской справки, по ее мнению, нужно заявление директора Главснаба, что данный работник ему крайне необходим. Если Петр даст ему справку, то Зина переговорит с матерью Еновицкого, а уж та повлияет на сына.
Так возник заговор трех женщин. Петр обещал дать Ашоту прекрасную характеристику и укажет его необходимость как работника Главснабу, но сначала надо выяснить, сделает ли Еновицкий бронь на основании
Дальше действовала мать Еновицкого. Георгий ей сказал, что он сможет выписать бронь, но нужно чтобы врачи в госпитале Душанбе подтвердили о непригодности Ашота к военной службе в данный момент.
Клавдия, не раскрывая еще всех карт, просит Ашота взять для Главснаба справку из госпиталя о состоянии его здоровья. Медики подтверждают диагноз: плохое заживление раны и нарушение двигательной функции правой руки.
Еновицкий на основании этих документов делает Ашоту бронь.
Клавдия счастлива, Ашот продолжает лечение, и они никому не говорят о брони. К концу второго месяца рана затянулась, и рука стала действовать достаточно свободно.
Клавдия уже думает о том, что Ашот вот-вот сядет за руль и будет работать в Главснабе…
Но тут она совершает ошибку, которую никогда позже не сможет себе простить.
Довольная и счастливая она теряет всякую осторожность и при встрече с Лидией сообщает, что и у ее мужа теперь бронь, он остается в городе и подробно рассказывает сестре, как ей это удалось, и рука у Ашота почти в норме…
Лидия дома весь разговор с Клавдией передает Михаилу, он по-своему смотрит на это событие и на другой день отправляется в ЦК партии, в один из его отделов, где сообщает, что Еновицкий незаконно выписал бронь его родственнику, рана у которого не настолько серьезна, чтобы отсиживаться дома, и он может выполнять свой долг перед Родиной, а чтобы не считали, что он, Зафран, по каким-то личным мотивам это сообщил, он отказывается от брони и хочет пойти на фронт.
Некто в ЦК, кому Михаил все это изложил, в свое время был одним из тех, кто рекомендовал Георгия Еновицкого в Совнарком. Он поблагодарил Михаила Зафран за сообщение и обещал разобраться.
После ухода Михаила он затребовал исчерпывающую информацию о том человеке, о котором хлопота Еновицкий, то есть об Ашоте, затем ему принесли два медицинских заключения из госпиталя, о непригодности к несению военной службы, и последнее – о пригодности к службе. Теперь, имея на руках полную картину происходящего, некто вызвал Еновицкого к себе в кабинет. При встрече он изложил ему подробно разговор с Михаилом Зафран и в заключение сказал:
– Георгий, я знаю, что ты добр, и я люблю в тебе эту черту. У Ашота Николаевича и его жены непростая судьба, и я понимаю твое желание им помочь. Ты выписывал бронь больше месяца назад, когда Ашот Николаевич по состоянию здоровья был непригоден к службе, но сейчас картина другая, он годен к несению военной службы. Бронь аннулируй и немедленно.
Зафран просится на фронт, не удерживай его, снимай бронь, пусть оба родственника едут на фронт. А ты, Георгий, в будущем будь осторожен, ведь бронь – это грань между жизнью и смертью…»
Вечером того же дня
Это был удар грома среди ясного неба…
– Как я могла довериться сестре, ведь знаю, что она все передает Михаилу, а он как был НКВД-ешник, так им и остался. Какую непростительную ошибку я совершила! – Клавдия в отчаянии быстро ходила по комнате.
– Я тоже хотел остаться, Клава, – сказал Ашот и тяжело вздохнул.
– Но раз так получилось, вернусь в свой полк, у меня там есть друзья. Уже вот-вот наступит май 1943 года, а мы теперь не отступаем, а идем вперед, на запад, освобождаем город за городом, а это ведь совсем другое настроение.
Через два дня в положенный срок Ашот явился в военкомат. А на другой день он уже уезжал с эшелоном.
Все было как и в первый раз. Ашот увозил еще одну машину из Главснаба, ее грузили на платформу, не было только Василия, Ашот уезжал один.
У Клавдии на душе было так тяжело, словно там лежал огромный камень.
– Как трудно второй раз провожать мужа на войну, – думала она и чувствовала в этом долю своей вины. После отъезда Ашота гнетущее чувство не отступало. От Любы она узнала, что спустя неделю, на фронт уехал и Михаил.
Клавдия не хотела видеть свою сестру, Лидия понимала, что поступок Михаила в ее глазах выглядел неблаговидным, и старалась не попадаться Клавдии на глаза. У Лидии были две-три приятельницы, и с ними она проводила время, когда ей было скучно.
– Как хорошо, что есть работа, только она и спасает, – думала Клавдия. Рабочий день у нее был так насыщен, что это удерживало ее от тяжелой депрессии, в которую она могла впасть. И еще одно непредвиденное обстоятельство помогло ей в этот период найти душевное равновесие.
Спецшкола шествовала над детским приютом, куда поступали дети из эвакуации и лишившиеся родителей. Артиллеристы приезжали сюда с концертами, а затем, как правило, давали подарки детям.
Клавдия обратила внимание на хорошенькую плотненькую девочку лет шести, которая жадно и много ела за столом и этим выделялась среди других детей.
У воспитательницы она спросила, что это за девочка и откуда она. Ей рассказали, что Галя вместе с сестрой Аней, которая тоже здесь, были эвакуированы из Ленинграда. Родители их умерли от голода, а Галя, пережив голод, сейчас никак не может наесться. «Мы ей даем по две тарелки супа, – а ей еще хочется больше, у нас продукты распределяются на всех детей, больше мы ей дать не можем, да и для желудка опасно», – рассказывала Клавдии воспитательница.
– Покажите мне ее сестру, Аню, – попросила Клавдия.
– Аня на год старше, тихая, спокойная, а Галя – живая, подвижная, – продолжила воспитательница.
После посещения приюта обе сестры – худенькая, светловолосая Аня, чем-то напоминавшая ей дочь Свету, и Галя, с коротко стриженными темными волосами, – не выходили у Клавдии из головы. Чтобы она ни делала, а девочки так и стояли у нее перед глазами.
Прошло несколько дней, и Клавдия приняла решение. Вечером собрала у себя дома совет, пригласила Таню Бударину, ее детей, Олега и сказала: