Необычное задание
Шрифт:
— А также целый батальон коминтерновцев, — проигнорировал его не в меру бурное ликование Копытцев, — костяк которого составили бойцы интернациональных бригад, сражавшиеся с фашизмом еще в Испании: болгары, немцы, австрийцы, чехи…
— Хорошенькое дельце!
— Одобряешь?
— Еще бы! С такими ребятами я сам пошел бы в огонь и в воду.
— Кстати, из нашей альма-матер…
— Имеешь в виду МГУ?
— А то что же еще! Там тоже немало народа обреталось…
— Назовите пофамильно, пожалуйста!
— Валера Москаленко с геолого-почвенного факультета.
—
— Не самбо.
— Понятное дело!
— В нашей стране сей вид спорта не очень развит, но до войны он был представлен на зимних олимпийских играх в качестве демонстрационного. На Западе это называется состязания или, если хочешь, гонки военных патрулей. Когда спортсмены-лыжники соревнуются не только в скорости, но и в меткости стрельбы.
— Извращение какое-то…
— Однако я продолжу с твоего разрешения…
— Давай!
— Женя Ануфриев [1] с философского…
— Тоже не помню, — горестно вздохнул Яра. — Может, с головой что-то не так? Раньше проблем с памятью у меня не наблюдалось…
— В сорок первом он только закончил школу и стал посещать рабфак. А вот сдать вступительные экзамены не успел: отправился добровольцем на фронт, — пояснил Алексей.
— Теперь ясно.
— Между прочим, твой друг успел отличиться. В бою под деревней Хлуднево, где 27 наших ребят осуществили героическую атаку на моторизованную колонну врага из нескольких танков и четырех сотен пехотинцев. За это по горячим следам был удостоен ордена Красного Знамени, — торжественным тоном объявил Алексей.
1
Упомянутый Евгений Александрович Ануфриев позже вырастет в знаменитого советского философа, заслуженного деятеля науки РСФСР, заслуженного профессора Московского университета. — С. Б.
— Вот видишь. Не зря я за него ручался! — обрадовался Ярослав.
— Согласен. В том бою Николай был тяжело ранен в ногу, но ампутировать конечность не позволил и, как ни странно, выкарабкался. Сейчас снова просится на фронт, подает один рапорт за другим.
— Ничего, если я приглашу его в гости?
— Ничего. Когда ты собираешься это сделать?
— Не далее, как завтра. В такое же время.
— Надеюсь, что и я найду возможность присоединиться к вам, — хитро прищурившись, прошептал комиссар, поднимаясь с оставшегося в наследство от Фролушкина широкого старинного кресла, наконец-то нашедшего свое постоянное место в углу кухни (бедная Ольга долго мучалась, не зная, куда его приткнуть). После чего как бы невзначай добавил: — Ну, какие выводы из сегодняшней беседы ты сделал?
— Кто-то следит за каждым моим шагом в Москве, — задумчиво бросил Плечов, вставая с обычной, но очень любимой табуретки собственной работы ("два дня строгал!"). — И это наверняка связано с предстоящим делом, о сути которого мне неизвестно ровным счетом ничего.
— Не греши, братец. Намеки таки были.
— А… Какой-то сумасшедший профессор…
— Мыльников, — уточнил Копытцев.
— Русская Скандинавия, плодородные земли за полярным кругом. В общем, опять одна сплошная
— Почему опять?
— Ну не опять, так снова… Однажды сотрудники нашего отдела уже занимались подобными бреднями. И ты не хуже меня знаешь, чем это закончилось.
— Намекаешь на печальную участь Бокии и Барченко?
— А то кого же!
— Пошли, проведешь меня до машины.
— Слушаюсь!
— Итак, в самое ближайшее время ты отправишься в Ленинград, — приказно объявил комиссар, толкая ведущую на улицу дверь.
— С-с-самолетом? — испуганно процедил через зубы Ярослав, вспоминая предыдущие свои злоключения.
— Не пугайся, — хмыкнул Копытцев. — Мы учли твои благие пожелания и решили устроить для вас экскурсию по знаменитому Волго-Балтскому пути.
— Вас? — мгновенно ухватился за ключевое слово в его речи Плечов. — Почему во множественном числе? Мне привычней работать одному!
— Это форма обычной вежливости. Жаль, что ты с ней не знаком.
— Но…
— И не спорь со старшими по званию!
— Есть!
— Сначала по воде до Шлиссельбурга, а там видно будет.
— Хрен редьки не слаще… Может, дождемся морозов — и по льду. Испытанным, так сказать, дедовским способом, — взмолился Плечов.
— Насколько мне известно, толщина льда для безопасного прохождения Ладожского озера должна составлять не менее двадцати миллиметров. А такое возможно, только если одиннадцать дней среднесуточная температура будет держаться где-то в пределах минус пяти градусов или же шесть суток минус десять… Так что времени у нас с тобой попросту нет.
— Ты какой факультет окончил? — удивленно скосил глаза Ярослав: о таких познаниях своего начальника он, конечно же, и не подозревал.
— Ясно, что не философский или какой-то иной, где в огромных количествах разводят всяких никому не потребных балаболов-гуманитариев. Мы люди конкретные. Точные. Как наши науки.
— И не физический?
— Нет.
— Тогда, может, ранее упомянутый почвенногеологический?
— Не-а! Будто ты не знаешь: механико-математический! — окончательно вышел из себя обычно невозмутимый Копытцев.
— Вычислил, значит?
— Ага!
— Что ж… Тогда все ясно, — вместо того, чтобы направиться прямиком к машине начальника, Плечов присел на дальнюю лавчонку, расположенную за несколькими рядами протянутых через весь двор на разной высоте множества веревок, на которых уже не было сохнувшего белья (вечер), и жестом предложил своему спутнику сделать то же самое. — Одного не понимаю: откуда вдруг врагам стало известно о предстоящей мне миссии?
— Вот-вот. Наконец-то ты ухватил самую важную нить в этой истории. К чему я и подводил тебя все последнее время. — Алексей больше похвалил сам себя, чем подчиненного (во всяком случае, именно так показалось Плечову). — Теперь попробуй сам очертить круг главных подозреваемых.
— Я, ты и товарищ Сталин, — не задумываясь, самоуверенно протянул Ярослав.
— И…
— Далее без наводящих вопросов мне не обойтись.
— Валяй, как ты любишь выражаться…
— Чем же так важен для нас этот самый Мыльников? — приступил к сути дела разведчик, продолжая размышлять вслух. — Надеюсь, не своими же полу-идиотскими суждениями?