Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Алексин Борис

Ну, пока до свидания, твой Б. Алёшкин. Крепко целую тебя и Костика.

P. S. Записку, приложенную здесь, пожалуйста, передай Диме Степанову и кланяйся всем знакомым и моим товарищам. Проси их мне писать. Между прочим, мой папа – только начальник мобилизационного отделения».

Однако в то время в селе Шкотово, как и на всём Дальнем Востоке, не всё обстояло так красиво и просто, как это вначале показалось Боре, и, хотя в письме дяде он об этом и не писал, следует всё же рассказать.

Через несколько дней после приезда Бориса в Шкотове произошло событие, которое подтвердило только что сказанное нами.

В это время семья Алёшкиных квартировала в доме Писновых, занимая две маленькие комнаты и крошечную кухоньку. Для шести человек, из которых теперь состояла семья Якова Матвеевича, эта квартира была мала и очень неудобна. И если младшие ребятишки спали на одной солдатской кровати вдвоём

в той же комнате, где на такой же койке спали и родители, то Люся и Борис-большой должны были спать вместе в другой комнате, причём последнему пришлось спать на полу, так как вторую кровать в эту комнату втиснуть было невозможно, в ней ведь стоял ещё и обеденный стол.

Получив известие о предстоящем приезде старшего сына, Алёшкин добился разрешения поселиться в той же казарме, в которой размещался и военкомат. Казарма эта в прошлом предназначалась для размещения семей офицерского состава полка, в своё время расквартированного в селе Шкотово. Во время Гражданской войны и интервенции Дальнего Востока японцами эти казармы много раз переходили из рук в руки самых разнообразных воинских подразделений, и потому большей частью были разрушены. К числу немногих более или менее сохранившихся относилась та, в которой находился военкомат, он занимал менее четверти помещения. Остальные квартиры пустовали. Конечно, все они требовали ремонта, но не очень значительного. Одну из таких квартир, состоявшую из двух больших комнат и такой же большой кухни, разрешили занять Якову Матвеевичу.

Ремонт квартиры он производил сам с помощью красноармейцев из военкомата, а с приездом сына – и с его помощью.

Ремонт был закончен: вставлены стёкла в окнах, побелены стены и потолки, поправлен и покрашен пол, починены замки в дверях, поправлена электропроводка. Уже был намечен день переселения. Закончив окончательную уборку квартиры, отец и Борис поздно вечером, уставшие и голодные, пришли домой и, поужинав, приготовились хорошенько выспаться перед переездом, намеченным на следующий день.

Но вдруг в дверь постучал красноармеец и, сказав, что Алёшкина срочно вызывает военком, скрылся в темноте. Отец быстро надел форму и выбежал из дому.

Анна Николаевна, или мама, как её с первого дня стал называть Борис, а теперь будем называть и мы, поёжилась и сказала:

– Ну, опять папе ночь спать не придётся.

– А что случилось? – встревожился мальчишка.

– Да ничего особенного, просто где-нибудь недалеко отряд хунхузов появился, вот теперь всех военнослужащих и будут держать в военкомате в боевой готовности…

Боря, конечно, не знал, кто это – хунхузы. Мама, уложив ребятишек спать, уселась рядом с ним на полу на полушубке, служившем ему постелью, и стала рассказывать:

– Хунхузы – это группа, отряд китайцев, нанятые кем-либо из китайских генералов для того, чтобы собирать дань с тех соотечественников, которые живут в России, в тайге, и выращивают мак, чтобы добывать опий. Курение опиума – это бич Китая, но опий в то же время – и очень прибыльный товар: фунт опия стоит дороже, чем фунт золота. Некоторые китайцы нелегально переселились из своей страны сюда, на Дальний Восток, особенно в Приморье, в уссурийскую тайгу, где много свободной земли и где их трудно достать китайским чиновникам, облагающим этот промысел большими налогами. Переселение это происходило и при царском правительстве, ну а после революции, когда здесь господствовала интервенция, такое переселение производилось прямо в массовом масштабе. Происходит оно и сейчас, хотя и в меньших размерах, ведь пограничная служба ещё налажена плохо. Начальники китайских провинций не могут примириться с тем, что такой значительный доход ускользает из их рук, вот они нанимают и посылают к нам всяких головорезов, а те, видимо, имеют какие-то сведения, потому что довольно безошибочно находят китайские заимки, запрятанные иногда в самой глубокой тайге, и, являясь на такую заимку, применяя угрозы и пытки, вытягивают с её владельца не только обусловленный их китайским законом налог, но иногда и весь имеющийся опий. Эти разбойники хорошо вооружены и пристрелить сопротивляющегося хозяина им ничего не стоит. Некоторая часть хунхузов после летних набегов не уезжает за границу, а остаётся здесь и иногда нанимается на какую-нибудь работу, пряча в укромных местах оружие, ну а летом присоединяются к прибывшим из-за границы и вновь участвуют в грабежах. Царское правительство не вело с хунхузами регулярной борьбы, не было для этого необходимых вооружённых сил, а главное, хунхузы, кроме китайцев да корейцев, никого не трогали, на русские сёла они почти не нападали и если и случались стычки с русскими, то только в том случае, когда русские заступались за владельца заимки. Ну а во время интервенции они здесь хозяйничали совершенно

безнаказанно. После того как Приморье стало советским, власть народа хоть и борется с теми, кто выращивает и продаёт опий, но не может позволить, чтобы в её стране хозяйничали разбойные отряды. Это стало особенно нетерпимым теперь, когда к этим китайским отрядам зачастую присоединяются, а иногда становятся и во главе их, удравшие за границу белобандиты. Тем более что теперь эти отряды нападают не только на китайцев, выращивающих мак, но и на мирные корейские деревни, и даже на небольшие русские поселения, и не только грабят китайцев, но зачастую убивают и русских людей: учителей, председателей сельсоветов и других. Вот когда такой отряд появляется где-нибудь вблизи, и мобилизуют всех военных, комсомольцев и партийцев, чтобы дать им отпор. Правда, пока на Шкотово хунхузы нападать не решались, но, кто их знает, может быть, и решатся… Когда здесь находилось много партизан и ещё стояли красноармейские части, хунхузы почти не появлялись, ну а теперь партизан распустили по домам, демобилизовали красноармейцев, и более или менее крупные гарнизоны находятся в крупных городах, поэтому хунхузы с группами белобандитов бродят по районам Приморья всё чаще и чаще. На их поимку и уничтожение посылают воинские части, отряды ЧОН (части особого назначения), сотрудников ГПУ, милиционеров, но поймать удалось мало. Наверно, в среде местных китайцев они имеют хороших осведомителей. Ну а когда весть о появлении такого отряда доходит до уездных властей, то на некоторое время мобилизуют всех, кто может принять участие в отражении их нападения, прежде всего, военнослужащих…

Так рассказывала своему новому сыну его вторая мать. Под её рассказ, показавшийся ему, хотя и интересным, и даже немного страшным, но не очень вероятным, Боря начал задрёмывать. Ведь к 1923 году в центре России, где он до этого жил, уже стали забывать о каких-либо белобандитских отрядах, а о таких диковинных, приходящих из-за границы, не слыхали и вовсе. Поэтому слова мамы не произвели на дремлющего мальчишку большого впечатления.

Но едва она окончила свой рассказ, поцеловала Борю в лоб и поправила на нём одеяло, поднялась с пола и пошла в свою комнату, где уже давно спал Боря-маленький, как вдруг где-то совсем рядом гулко щёлкнул винтовочный выстрел, через несколько секунд немного дальше – другой, затем ещё и ещё. Перестрелка усилилась. Очевидно, она происходила совсем недалеко – где-то в районе здания ГПУ, находившегося шагах в трёхстах от их дома. Через несколько минут послышались выстрелы и со стороны военкомата.

При первых же выстрелах вся дремота с Бори слетела. Он вскочил на ноги и бросился в комнату отца и матери.

– Мама, что нужно делать? – испуганно спросил мальчик, на ходу натягивая штаны. А та, перепугавшаяся не меньше его (такой близкой перестрелки ей слышать ещё не приходилось), сумела взять себя в руки. Наскоро побросав на пол снятые с вешалки пальто и шинель отца, она приказала:

– Бери Неню (так в семье звали Женю), укладывай его у себя на полу, расправь там же все эти вещи и папину шинель, я сейчас перенесу туда Борю и Люсю, будем лежать там, пока не кончится стрельба, на полу безопаснее.

Мальчик так крепко спал, что даже и не заметил переселения, а проснувшаяся Люся встревоженно шептала:

– Мама, что это?

– Ничего, ничего, иди-ка, ложись рядом с Борей, на полу поспите, здесь удобнее…

Девочка, видимо, спрашивала сквозь сон, не сознавая того, что происходило вокруг, и потому, как только ей была подсунута под голову сброшенная матерью подушка, опять спокойно уснула. Не спали только Боря-большой и мама, они легли с краешка полушубка.

Всё, что мы только что описали, происходило в абсолютной темноте, притом так быстро, что заняло, наверно, меньше времени, чем то, которое потребовалось, чтобы про это рассказать. Анна Николаевна действовала так уверенно и энергично, как будто бы в подобной обстановке ей приходилось бывать ежедневно. И только тогда, когда все ребята были на полу, и она сама примостилась рядом с Борей-большим, страх, подгонявший её, дал себя знать – она вдруг стала дрожать.

Боря, ощутивший эту дрожь, сдвинул с себя одеяло и, накрывая им мать, сказал:

– Мама, ты озябла, ложись лучше в середину…

– Да нет, нисколько я не озябла, а просто боюсь. Ведь я страшная трусиха, выстрелов очень боюсь, а тут эта стрельба так близко. Ну да на полу в нас не попадут: тут и стены толстые, да и пули выше будут лететь. Спи, Борис, спи, – она придвинулась ближе к сыну и обняла его рукой.

Но Боря, конечно, не мог уснуть, ведь всё это время стрельба не прекращалась: она то удалялась, то приближалась, то становилась более редкой, то более частой. После одной особенно близкой вспышки выстрелов Анна Николаевна вцепилась в Борю обеими руками и, вся дрожа, прошептала: