Необыкновенные истории о самом лучшем папе на свете
Шрифт:
На абордаж!
Ох, ребята, что у нас на каникулах было! К нам на дачу приплыли пираты: самые настоящие-пренастоящие: один одноглазый, другой на деревянной ноге. И даже попугай на плече кричит по-пиратскому: «Пиастры! Пиастры!» А мы с Катей дома одни остались: папа с мамой в магазин ушли.
У нас участок на речку выходит, вот по этой речке пираты и приплыли на своём пиратском плоту.
Я его сразу узнал: это же мостки, которые дед Коля из углового дома сколотил, чтобы на речку выходить.
– Карамба!
– ругаются.
– Такая мелкая, есть нечего!
Катя им в окно кричит:
– И вовсе она не мелкая, у нашего папы самая лучшая морковка в посёлке!
А я её назад тяну да поскорее окно и двери закрываю: страшно. У них вон какие ножи на поясе. Я так испугался, что и сестрёнка начала бояться, хотя вначале подумала было, что это игра такая. Ну, а раз ей стало страшно, так мне уже вроде как и неприлично самому бояться: я же защитником должен быть.
– Не боись, - говорю.
– Лучше помоги мне засов на двери задвинуть да шпингалеты на окнах покрепче в дырки забить.
Вовремя мы забаррикадировались: подкормившись в саду, пираты в дверь ломиться начали: стучат, колотят, попугай свои пиастры требует. Ой, мамочки, страшно-то как! Катюха под кроватью лежит, в ковёр завернувшись, и икает от страха, а я полено подлиннее около печки схватил наперевес и кричу из комнаты: «Не подходи, зарежу!» Жаль, дверь у нас не прозрачная: пираты, наверное, со смеху бы померли... прямо на крыльце, глядя, как я их поленом «зарезать» собрался.
А пираты, слышу, уже что-то ножом скребут: не иначе, замок из двери выковыривают, сейчас на абордаж пойдут. Я кровать тащу - дверь подпереть, а Катя вцепилась в ножки и не пускает. Ну, я тогда шкаф старый прямо с книгами подвинул: от страха неожиданно силы появились!
А тут и папа с мамой пришли - я в окно увидел. Мама слегка испугалась пиратов, а папа как засмеётся!
А потом вдруг кулаком пиратам пригрозил и говорит грозно:
– А ну-ка быстро домой да за краской и кисточками! Ишь чего выдумали: дверь царапать!
Пираты от неожиданности ножи побросали, одноногий свой костыль выронил, а попугай их взлетел на яблоню и закричал обиженно:
– Кеша хороший! Кеша хочет зёр-р-р-рнышек.
Что ещё за Кеша на пиратском судне? А тут смотрю, одноногий пират ногу свою деревянную отстегнул и давай отвязывать настоящую, которая - я только теперь заметил - к бедру полиэтиленовой верёвочкой от тортика привязана.
А уж как пираты бороды отклеили и чёрную повязку со здорового глаза сняли, тут-то я сразу увидел: да это же Гришка с Наташкой, соседи наши, разыграть нас решили. Не поленились ногу выстругать и попугая «Пиастры» кричать научить!
Все смеются, только мы с Катей плачем: мы так забаррикадировались, что открыть не можем: как страх прошёл, так и силы кончились. И окна не открываются: шпингалеты крепко забиты. Пришлось папе из погреба дырку сверлить, чтобы снизу в дом проникнуть. Папа потом на месте дырки люк сделал: теперь варенье из погреба можно прямо через люк доставать, не надо на улицу выходить.
А когда всё на место поставили, да засов открыли, да Гришка с Наташкой дверь исцарапанную покрасили, папа сказал:
– А теперь, дорогие пираты, приглашаю вас на настоящий абордаж. В смысле - на чай. Имеется возможность захватить трофеи: оладушки да варенье.
И в самом деле: ходить-то теперь за ним недалеко!
Звезда экрана
Город наш небольшой, но старинный, с богатой историей. Неудивительно потому, что к нам часто приезжают кино снимать. А недавно даже столичное телевидение приехало. Поснимали старый город, собор на центральной площади,
– Ну что, - спрашивают, - нет тут у вас больше ничего интересного?
– Как это нет?
– возмутился папа.
– У нас много чего интересного, только нужно его правильно увидеть. Хотите, я вам экскурсию проведу?
Конечно, они согласились. Папа нарядился, словно кинозвезда, - пусть, говорит, не думают там у себя в столице, что мы тут в лохмотьях ходим, - и пошёл в кино сниматься. Встал перед камерой - и давай про город соловьём петь: и про основание, и как купцы на ладьях плавали, и как во время вражеских набегов колокол созывал горожан на битву, и как фашисты собор бомбили, да не попали, и как многие горожане тайком помогали семьям репрессированных в страшное сталинское время. Так интересно рассказывает, что полгорода собралось - всем послушать хочется. Собралась бы и другая половина, но она, во-первых, была на работе, а во-вторых, первая половина ей потом пересказать обещала. Некоторые даже в блокнотиках что-то записывают - наверное, пересказывать потом. Да только этим задавакам заезжим всё плохо: и это не интересно, и то старо!
– Наш, - говорят, - зритель другого котёнка ожидает.
(Я долго не мог понять, при чём тут котёнок, а потом мне папа объяснил, что это я неправильно расслышал слово «контент» и что если это слово сказать, все подумают, что ты жутко умный и, может быть, даже английский знаешь. Немножко. Потому что, если ты по-настоящему знаешь, то и перевести сможешь: содержание.)
Папа им старинный купеческий лабаз3 показывает с резными наличниками, а они покосившийся забор напротив него снимают да над неграмотной надписью, которую Гришка два года назад накалякал, смеются. А на заборе действительно котёнок сидел, наверное, тот самый, которого их зритель ждал. Как же папа тут рассердился! Да только виду не подал. Решил хитростью действовать, чтобы неповадно было над нашим городом и его историей смеяться.
Огляделся папа вокруг - и видит: на ржавых воротах заброшенного заводика кривыми буквами выведено «Запрешино». На самом деле сторож хотел «Запрещено» написать, в смысле «Проход запрещён».
Да только мы с ребятами туда всё равно залезаем за гайками. Там уже почти ни одной гайки-то не осталось, на заводе этом. А папа тут подбоченился, галстук-бабочку поправил и давай заливать.
– Вот, - говорит он трагическим голосом (а сам аж слезу пустил), - всё, что осталось от старинного села Запрешина, стоявшего на восточной окраине города и процветавшего за счёт торговли, ремёсел и огородничества - самому градоначальнику свежие запрешинские огурчики на стол поставлялись. А называлось село так потому, что стояло за речкой Прешью.
Папа такое серьёзное лицо сделал, что даже кое-кто из наших ему поверил. Но один дотошный телевизионщик всё-таки спросил с сомнением:
– А где же теперь та речка-то?
– О!
– папа отвечает.
– Это отдельная трагическая история. Речка Прешь, как и многие малые реки, в XX веке обмелела и пересохла - а всё из-за истребления бобров. Бобры же своими плотинами реки перегораживают, и в результате те не так сильно разливаются весной, но зато и не пересыхают летом. А как истребили бобров, так село смыло паводком, а потом река вконец пересохла. Не стало больше знаменитых запрешинских огурчиков, зачахли без полива яблони и вишни.
– Папа повёл рукой в сторону еле живой яблоньки, проросшей на обочине из брошенного кем-то огрызка.