Необыкновенные приключения юных кубанцев

Репьева Ольга

Но вот лес стал редеть, тропа пошла прямее и в гору, пока не вывела на солнцепёк. Тут в полную мощь показал себя тропический зной — без малейшего ветерка, неподвижный и плотный, какой на Кубани бывает только перед летней грозой, и это — несмотря на утренний час. Андрей почувствовал, как по спине побежали ручейки пота. «По такой жарище, — сетовал он про себя, — даже если б у дикарей и было во что одеваться, они предпочли бы ходить нагишом»…

На возвышенной местности, куда они вышли, кроме высокой и густой травы, буйно заполонившей всё вокруг, в обилии росли усыпанные цветом, ягодами, фруктами разных размеров и вида многочисленные кусты и деревья. Выше других поднимались пальмы, увенчанные шатрами из широченных листьев, ниже которых можно было видеть крупные плоды-орехи. С других свисали батареи огурцеподобных бананов; попадались деревья с плодами, похожими на те дыни, что насытили его в начале прошедшей ночи.

На

подходе к селению с шалашеподобными строениями их поджидала немногочисленная толпа из туземцев помоложе. Худощавые, неказистые, нагишом, они казались Андрею все на одно лицо. Одни разглядывали его издали и боязливо, другие находились поближе. Таким он, улыбаясь, подмигивал и даже показывал язык, на что некоторые отвечали тем же.

Встречать добычу и диковинного гостя вышли не все взрослые: в тени одной из пальм, росших на околице, их поджидал туземец весьма пожилого возраста в соседстве с несколькими крепкими парнями — слугами или телохранителями. О возрасте свидетельствовала проседь в висках и бородке, особенно заметная на темнокожем лице. Нанесённые белой краской линии на лбу и щеках, диадема из разноцветных перьев, украшавшая голову, говорили о его знатности либо старшинстве. Воткнутые в ушные раковины и ноздри занозы подтверждали догадку, что перед Андреем вождь племени.

Поровнявшись с ним, шествие остановилось. Вождь подошёл, скрестил на груди руки и произнёс какую-то фразу, надо полагать — приветствие. Ответив таким же жестом и кивком головы, Андрей сказал:

— Я, конешно, ни бельмеса не понял, но вижу ваше дружелюбие. Как говорят немцы, данке щён.

Тем временем подошла ещё одна знатная особа — толстяк неопределённого возраста. И тоже в сопровождении двух дюжих молодцов. У этого украшения иного рода: десятка два, если не больше, побрякушек из черепов птиц, челюстей каких-то мелких животных, ожерелья из зубов и раковин — всё это навешено на шею, нанизано на предплечья и запястья рук, на щиколотки ног. В нём Андрей предположил шамана, прародителя попов, о которых ему успели внушить в школе, что все они дармоеды, паразитирующие на тёмном, малограмотном народе, и обслуживающие эксплуататоров. Впрочем, дружбы между ним и вождём племени что-то не заметно. Иначе встречали бы вместе. Кроме этого наблюдения, Андрею показалось также, что шаман и к нему относится без всякого почтения, если не сказать больше. Уж не заподозрил ли в нём соперника?

Посверлив колючими, заплывшими жиром глазками, возможного конкурента, шаман удалился, и шествие продолжилось.

Первое, что удивило в селении, — это его невзрачность, низкое качество жилых шалашей, сооруженных из бамбуковых жердей, с крышами из пальмовых листьев, а также их количество. По прикидке, семейных мужчин здесь было не менее двадцати человек, а значит, столько же должно бы быть и хижин (строения больше похожи на азиатские юрты, виденные Андреем в кино, но он склонен был называть их хижинами или вигвамами, как в книжках про американских индейцев); но насчитал всего двенадцать. При этом из дверных проёмов, занавешенных циновками, выглянуло всего несколько женщин, причём, ни одна из них не была молода — все похожи, скорее, на старух. Куда и почему попрятались матери мелкой детворы? Что-то тут не так, подумал он, женщин явно не хватает.

Может, именно потому, что мало женских рук, всё здесь выглядит неустроенно и примитивно. Такое впечатление, что селение возникло совсем недавно, и люди не успели как следует обжиться и благоустроиться.

При каждом жилом вигваме, обязательной принадлежностью которого была высокая пальма, торчащая из конической крыши, имеются шалаши поменьше размером, надо полагать — подсобки: в них видны хворост, сухие листья и трава, какие-то плоды и орехи. Небольшие лысые площадки со следами пепла давали повод предположить, что хворост и листья — топливо для костра, но огнем здесь, похоже, пользуются не часто.

Более благоустроенно выглядят лишь вигвамы вождя и шамана, сооруженные на приличном расстоянии один от другого и отдельно от расположенного полукругом основного селения. Они добротней сработаны, побольше размерами, с перегородками внутри. Рядом — аккуратные вигвамчики поменьше, жилые и подсобные.

В один из таких вигвамчиков, предназначенннх для жилья, и привёл Андрея Танба, оказавшийся, как уже упоминалось, сыном вождя. Жестами дал понять: располагайся, мол, и чувствуй себя здесь, как у себя дома. Сам тут же ушёл, а квартирант принялся осматривать это первобытное жилище эпохи каменного века. Круглое, наподобие юрты. Стены из сухих бамбучин толщиной в руку, врыты в землю и переплетены лианами. Поверх потолочных жердин — плотный слой аккуратно уложенных и скреплённых перевязью листьев каких-то пальм. Имеется и «мебель»: двое низких, но достаточно широких топчанов, застеленных травяными матами и циновками потоньше, сплетенными из растительного материала и украшенных неким

подобием узора. Пол притрушен издающей приятный запах травой. На одной из «кроватей» лежит венок из ярких, но привядших цветов. На стенке висит набедренная повязка из волокон или коры какого-то дерева. Точно такую видел он на Ама Сю — Светлой Луне, как узнал он позже. Она, судя по всему, сестрёнка Танбы и в то же время — невеста его телохранителя Замбы: они все время держатся вместе. «Так это ж её светлица! — догадался гость. — Уж не хочут ли они подселить меня к ней? Только этого мне не хватало… «Но пока что он рад был холодку и возможности сбросить взмокшую от пота, и без того насквозь просоленную, одежду. Сняв, повесил на перекладину у потолка. Вынутое из карманов мелкое имущество — скаладник, часы, зажигалку, фонарик, пистолет и кортик — сунул под циновку и прилёг отдохнуть. Снова стала сказываться усталость, проголодался, захотелось спать. «Имеется ли тут поблизости пресная вода? — стал размышлять, заложив руки за голову и глядя в веероподобный потолок. — Прополоснуть бы одежду от морской соли, скупнуться самому… Наверно, всё-таки есть, не ходят же они всё время неумывакой. Речушка, которую видел из самолёта, вытекала из озера и петляла в южном направлении, — значит, должна быть поблизости. Сёдни потерплю, а завтра надо будет поспрошать. Хотя как у них спросишь? Нужно сперва заучить хоть сотню-другую ихних слов. Ничего, ежли по-немецки, без особого желания, за две недели научился понимать и кое-как объясняться, то справлюсь и с их тарабарщиной!»

Размышления прервались появлением хозяев. Увидев квартиранта раздетым до трусов, те в очередной раз пришли в изумление. Теперь из-за белизны его кожи, хотя и был он изрядно загоревшим. Но в этот раз остолбенение было кратковременным: стали уже привыкать к бесконечным сюрпризам. Первым пришёл в себя Танба и положил на его топчан пару молодых кокосов, затем Ама Сю — гроздь бананов, а Замба — два спелых плода папайи, знакомой уже ему древесной дыни. Заметив рукоятку кортика, попросил Кука Баку и заходился нарезать дыню на скибы.

Тем временем Андрей с помощью швайки проткнул два отверстия в кокосе, сверху и снизу, и первым делом утолил жажду. Пока он смаковал ароматное содержимое, его складник пошёл по рукам, вызвав очередное оживление, любопытство и восхищение. Пришлось ознакомить их и с этой разновидностью «клыков», объяснить назначение и дополнительных пред— петов. Миниатюрными ножничками состриг ногти на руке Светлой Луны, до этого разве что обкусываемые изредка зубами. Поняв, что к чему, она пожелала сделать то же самое и на левой руке, но — сама. А управившись, решила заодно навести маникюр и на ногах. Тут ногти не укорачивались вообще. При этом уселась на топчане напротив, что совершенно не понравилось Андрею. «Надо завтра же забрать парашют с запасными трусами и потребовать, чтобы надевала хоть она» — подумал он. Чтобы отвлечь парней от деликатного, на его взгляд, зрелища, предложил их вниманию ещё одну невидаль — часы немецкого пилота: дал послушать работу маятника, обратил внимание на шустро бегающую по циферблату секундную стрелку. Новая диковина произвела ошеломляющее впечатление! Как же: нет ни рта, ни хвоста, непонятно, чем и как питается, а поди ж ты — живое… Ама Сю, оставив педикюр, тоже изумлённо вертела, разглядывала со всех сторон, прикладывала к уху, нюхала и даже пробовала на зуб удивительную штуковину. Но особенно её восхитил сделанный в виде ажурной цепочки, блестящий позолотой, браслет. Андрею он был велик, укорочению не подлежал, и он, отсоединив от часов, связав его через проушины ниткой, приладил туземной моднице на предплечье руки. В порыве благодарности чернокожая красавица потёрлась щекой о его щеку — вместо поцелуя, до которых эти дикари ещё, видимо, не додумались. После чего продолжила, отказавшись от завтрака, заниматься ногтями, загнутыми книзу и больше похожими на когти.

Вегетарианская пища островитян, вкусная и сытная, и на этот раз быстро утолила голод, восстановила силы. После завтрака Танба знаками и жестами стал приглашать Андрея пройти с ним на территорию, где уже собрались люди. Как можно было догадаться, чтобы отведать мяса принесённой добычи. При этом показывал на кортик и складник — их, дескать, надо прихватить тоже.

— Кука Баку? Пожалста, — сказал он. — Но лично я бы охотнее пару часиков соснул. Не понимаешь? Ну, ладно, сходим… Только я эту собачатину исть не стану, говорю заранее!

И Андрей стал натягивать штаны и рубашку, чтобы не шокировать чернокожее общество. Да и опасно находиться раздетому на таком солнцепёке.

В надежде на угощение и просто поглазеть собралось всё население, кроме женщин с малышами. Детвора постарше устроились с родителями, точнее — папами, в холодке банановых деревьев, столь же широколиственных, как и пальмы кокосовые, но пониже и росших купами по нескольку штук и потому более тенистых. Все ждали, когда освежуют тушу и приступят к дележу деликатесной еды, перепадавшей, видимо, нечасто.