Зачем же, тайная кукушка,Мне зоревать ты не даешь?На вербной сумрачной макушкеТы словно плачешь – не поешь.Нет, это не года… Так многоЕще уже мне не прожить.И дальние не ждут дороги,И новой песни не сложить.Я не смущен и не встревожен,Не огорошен я врасплох.Что ж в том, что ныне обезножел?Лицом и телом поусох,И ум проворность поутратил,Слова чуждаются меня?Тетради со стихами спрятал,Ничто на свете не виня.Но ты, пророчица-кукушка,Не плачь. Я все равно умру.И
мокрую от слез подушкуЯ исподом переверну.
«Все ближе к собственному телу…»
Все ближе к собственному телу.Все ближе к собственной душе.Где б ни был я и чтоб ни делалНеторопливо иль спеша…И если жизнь не остановилась,То ход замедлился ееИ поутраченную силуНичто уж больше не вернет.Да надо ли? Спасибо Богу!И так продлился путь земной,Что перепутались дорогиИ не вернулся я домой,И матери не поклонился,Ее обветренным стопам,По свету белому носился,Ютился по чужим углам.Она явилася в сознанье,Как бы подмога детских лет,Как долгожданное свиданье,Которого значимей нет.
«Все умерли, кого я знал…»
Все умерли, кого я знал,Не понимая, понимал.Для них разламывал краюшкуИ наливал вина им в кружку.Когда метели рвали хрип,Справлялся: кто в ней не погиб?Желал, чтобы в семье был лад,Приветно обращаясь: брат.Взамен от них, когда темно,Булыжник получал в окно.В мои упадочные дниПодножки ставили они.Но умерли. Теперь без нихЯ словно нерожденный стих.Но слышу их я все сильней:«Мы ждем тебя! Умри скорей!»
«Я лишнего не брал у жизни…»
Я лишнего не брал у жизни,Соблазны молча ущемлял.И крупною и хищной рысью,Кто немощен, не обгонял.Считая это непристойнымКазать, что я превосходилВ проворности своей настолько,Что вот легко их победил.Я никогда не лез нахрапомНи поперек и ни в обход.Я друга не бросал, не драпал,Когда в жестокий оборотСудьба брала стальною хваткой.Я к небу и к земле взывал:Пусть будет жизнь настолько сладкой,Чтоб ее горечь ощущал.
«Старость все отвергает…»
Старость все отвергает:Вещи, пищу, дома.В облаках не витает —Там пребудет самаВ виде струйки незримой,Звуков, что не слыхать.Где предел неделимыйБудет дух отделятьОт земных излучений,От намеков про смерть,Тайных будней смещеньеНа изломе потерь.Тихо сеется осыпьБезымянных светил.Кто-то ласково просит,Чтоб еще я пожилНу хотя б полсекунды,Миг хотя бы одинПеред Вечности судом,Перед бездной рутин.
«Я занемог. Возможно, от стихов…»
Я занемог. Возможно, от стихов,А может быть, повинны мои годы.Я не ропщу – был к этому готов,К любой, что называется, погоде.Лежу, прикрывшись книгой, как щитом,Читать ее совсем желанья нету.Себя мне жалко, в горле горький ком,А вдруг осталось жить чуть-чуть поэту?Но не идет жена, чтоб посидеть,Порасспросить, как чувствую себя я.Тогда б не захотел я померетьИ перестал безвольным быть и слабым.Тепло ладони я впитал бы лбом,Душой – ее загадочное пеньеИ погрузился,
радугой влеком,Я в невозвратные бы сновиденья.
«Безделье непонятно мне…»
Безделье непонятно мне:Какого цвета или формы,То ль наверху, то ли на дне?Его так держат? Или кормят?Откуда? И куда? Зачем?И наказание? Награда?Кому-то одному? Иль всем?Молчание оно? Тирада?Сокройся! Я тебя не знал,И знать тебя я не намерен.Я спозаранку нынче всталИ, будучи привычке верен,Спираль движений закрутилДо основанья, до упора.На все и вся в достатке силИ молодецкого задора.До поздней ночи пахотаНепререкаемого действа —Моя священная черта.От жизни никуда не деться.
«Опять я захандрил. Кому бы мне поплакаться…»
Опять я захандрил. Кому бы мне поплакаться?Нет рядом никого, хотя б кто повздыхал,Ободрил, мол, тебе от мира рано прятатьсяИ забиваться в свой таинственный подвал,Где срублен крест тобой, сколоч'ен гроб искусно,Сосновая смола, как ладан, в ноздри бьет.И тут же в уголке подгнившая капуста,На радость червякам, никто не уберет.Сказал бы, подсказал и указал: вылазь-каИз темени на свет – он божий по сей день,Какой-то человек, кой не могущий сглазить,Окурок непогасший швырнуть украдкой в сень.Нет, из подвала я не выйду и не выползу,Имущество свое не брошу – крест и гроб,Общаюсь с ними я и с униженьем «выкаю»,С усмешкою незлой ладонью глажу лоб.«Дошел до ручки он, в Ложки отправить срочно!» —Народец там орет, где сроду благодать,Где белый свет и тот немыслимо порочен,Где оборванцу-страннику ну нечего подать.Я слушать не хочу, кто озабочен мною,Их заповедь: «Умри сегодня… завтра я!»Я им в дыру седой мотаю головою:«Пораньше бы пришли… А сейчас уже нельзя!Среди мышей и крыс дождусь я в небо визу.И эта мысль моя, ей-богу, не темна.Была вся жизнь моя нечаянным сюрпризомИ тем же в эту ночь закончится она».
«Ощущение странного состояния…»
Ощущение странного состоянияСтало повторяться ежечасно.Может, это потеря сознанияПри относительно разуме ясном?Может, это незнакомая болезнь,От которой исцеления нету?Словно голос внутри: «Выше не лезь,Ведь тут скоро не будет света,Ты не останавливайся, небо проломиИ хватайся за звезду, что крупнее.Увидишь воочию молнии и громы'И Того, Кто всея мира сильнее.Молнии и громы не тронут тебя,Они, как котята, прижмурятся,Заюлят поодаль, край тучи теребя,Роняя ком влаги для лужицы.Ни спиною, ни боком не становись к Нему,Подгребай рукой, что свободна,Ибо манит тебя к вселенскому дну,Ведь земля для тебя непригодна!Удалилась она… А была ли? Да нет!Люди… дым… бесовщина… Tо небыль.И душевная боль, как неверный рассвет.Возвращайся туда, где ты не был».
«Сегодня видится мне лишним…»
Сегодня видится мне лишнимВсе, что ушло в глубины лет.Такой же одинокий, нищий,Несостоявшийся поэт.Единственное обретенье —Без колебаний и потугТеперь я верю без сомнений:Жизнь – замкнутый извечно круг.И из него уже не вырваться,Чтоб мир неведомый вдохнуть.Эвон глубоко яма вырыта…Иконка осенила грудь…И – отпевание недолгое.И – неуклюжий крест. И плескВина. Буханка, сало волглые.И куполов зловещий блескС тем ожиданием бессмертнымНесчастных жертв. Могил. Крестов.Как колокол звучит размеренно —Он насчитал мне тьму грехов.А я на лучшее и не надеялся,Мне лучшее – в гробу лежатьИ слушать плач Великой Девы.И в оправдание – молчать.