Неофициальная история крупного писателя

Чэнь Мяо

Вокруг высились причудливые горы, громоздились бес­численные скалы, а писатель все думал о превратностях судьбы, которые каждый раз позволяют ему продемон­стрировать свои редкие способности. Еще совсем недав­но ему казалось, что он попался, навлек на себя не­вообразимые неприятности, но печаль неожиданно обернулась радостью, и вот он в полном смысле слова опять сидит на коне, а Вэй Тао и остальные бегут за ним! Он вспомнил, как ночью его везли сюда, чуть ли не связанного, и невольно усмехнулся. Ну что ж, это тоже хорошо, это дополнительный опыт, который поможет ему в дальнейшем достоверно изобразить героя своей новой пьесы, его очистительные страдания, его мужество, его умение смотреть прямо в лицо смерти.

Когда

они вернулись с конной прогулки, Вэй Тао отвел его в гостиницу, и тут только Чжуан сообразил, что верховная руководительница собирала здесь избран­ных людей на какое-то совещание. Чему оно было по­священо, пока оставалось неясным. Перед уходом Вэй Тао сказал:

— Ладно, ты посиди здесь, мы еще увидимся!

Тон у него был довольно раздраженный, но пи­сатель не слишком огорчился. В конце концов Вэй — гла­ва группы по делам культуры, а ему пришлось бежать вслед за лошадьми и глотать пыль, так что его настрое­ние можно понять.

От нечего делать Чжуан Чжун развернул свежую газету, и в глаза сразу же бросился крупный заголо­вок, из которого явствовало, что вчера верховная руко­водительница произнесла важную речь. Здесь же была опубликована фотография Цзян Цин, участвовавшей в физическом труде. Ее голову стягивала узкая косынка, совсем как у героев пьесы «Брат и сестра поднимают целину». Этот снимок полностью противоречил тому, что Чжуан слышал от брата, жены и Вэй Цзюе. Но тут в голову пришла одна мысль, от которой у него кровь застыла в жилах, ему почудилось, будто со своего высокого коня он летит в пропасть. Толкнул дверь — заперта. Писатель еще больше перепугался, все волоски на его теле встали дыбом, словно колючки. Он начал барабанить в дверь, но никто не отклик­нулся.

Чжуан в крайнем волнении сделал несколько кругов по комнате. Он вновь и вновь обдумывал только что произнесенные слова Вэй Тао, на сей раз они показа­лись ему явно ироническими. «Ладно». Что «ладно»? Что я изменил верховной руководительнице?! «Посиди здесь» — это уж и вовсе не требует объяснений. «Мы еще увидимся». То есть мы еще с тобой посчитаемся?! Выходит, скоро его отдадут под суд? Но почему? Не­ужели они подслушали мои разговоры с братом и Вэй Цзюе, перехватили письмо жены или, еще того хуже, подсмотрели, как я фотографию Цзян Цин бросил на сливной бачок унитаза?! Одного этого поступка доста­точно, чтобы обвинить меня в контрреволюции, да еще в бешеной контрреволюции! Мне будут кричать: «Ты заставил верховную руководительницу целый день ню­хать вонь туалета — это неслыханно! Вырвать его чер­ное сердце!»

Тут же его мысли приняли другое направление. «Нет, это невозможно, руководительница сегодня так хвалила меня, взяла под руку, посадила на красивого коня... Но нет ничего коварнее сердца женщины: снача­ла она даст тебе сладких фиников, а через минуту зарежет...» Его внутренний монолог превращался то в суровый допрос со стороны Вэй Тао, то в грозное рычание Цзян Цин. Он чувствовал, что не может боль­ше ждать, что должен проявить какую-то инициативу и вырваться отсюда, опять забарабанил в дверь, но отве­том по-прежнему было молчание. Наконец прибежал коридорный и крикнул:

— Ключ висит у вас возле двери!

Чжуан немного успокоился, но решил, что его спе­циально дурачили. Осторожно, как дикий зверь из клет­ки, он вышел из комнаты и отправился на поиски Вэй Тао. Найдя, отвел его в сторону:

— Начальник отдела Вэй (к этому времени группу культуры уже превратили в отдел, но было неудобно напоминать Вэю, что он только заместитель, а не на­чальник), у меня есть одно очень важное дело, о кото­ром я прошу вас доложить верховной руководитель­нице!

Вэй Тао вскинул на него удивленный взгляд:

— Какое дело?

Сердце Чжуана колотилось, как у пойманного зайца.

— Я... я...— Он не знал,

с чего начать, чтобы не слишком замарать себя.— Разрешите мне еще поду­мать!

Так ничего и не сказав, он вернулся к себе, но через несколько минут, запыхавшийся, снова подбежал к Вэй Тао:

— У меня есть чрезвычайно важное дело, точнее — разоблачение...

— Разоблачение? Кого же? Говори скорее!

Его нетерпеливый тон ясно свидетельствовал о том, что он все уже знает, иначе не стал бы вести себя как командир сразу после того, как бежал за конем Чжуана.

— Я скажу, с удовольствием скажу! — затараторил писатель.

Он решил первым делом выдать Вэй Цзюе, потому что, если этого не сделать, его, Чжуана, заподозрят в тайном заговоре, и тогда все пропало. А своевременный донос может даже вину превратить в заслугу, поэтому он, напустив на себя благородное негодование, начал:

— Вчера Вэй Цзюе затащил меня к себе и нагово­рил множество непотребных слов, свидетельствующих о его полном разложении. Он принижал нашу современ­ную литературу, авангардом которой являются образ­цовые революционные пьесы, клеветал на председателя Мао, утверждая, будто он недоволен малочисленностью наших стихов, романов и очерков, провоцировал меня отстаивать какую-то правду. Но все это было только предисловием. Главное же состояло в том, что он сове­товал мне не писать новую пьесу, если она не пишется. Что это означает? Что он пытался затащить меня в свою компанию, сделать певцом реставрации капита­лизма и реабилитации «обиженных». Но «о подлости Сыма Чжао знают даже прохожие» [16] , его намерения предельно ясны! В заключение он посулил, что «все будет хорошо». На их черном языке это означает, что в один прекрасный день все перевернется и они смогут безнаказанно проповедовать ревизионизм и возрождать капитализм. Когда я услышал это, у меня чуть легкие не разорвались, и я с трудом стерпел, чтобы...

16

Сыма Чжао — военачальник III в., узурпировавший власть у правителя Цао Мао и убивший его. Олицетворение подлости, своего рода китайский Иуда. Процитированная фраза приписывается Цао Мао.

Поскольку Вэй Тао продолжал спрашивать, Чжуану пришлось высыпать на него, как бобы из бамбукового короба, и про тайный разговор Вэй Цзюе с седовласым теоретиком, и про книги, лежавшие на столе. Сказав все это, он немного раскаялся в своей щедрости, потому что начальник может не поверить в его искренность и за­подозрить, что он тоже защитник черной линии. Но Вэй Тао выглядел очень довольным, поэтому Чжуан успоко­ился, как будто выпил лучшего лекарства. Впрочем, это лекарство действовало совсем недолго, через некоторое время он снова заволновался и подумал: «А вдруг верховная руководительница спросит: почему ты все-таки оказался у Вэй Цзюе? О чем конкретно ты с ним говорил? Почему ему пришло в голову, что тебе трудно писать новую пьесу? Не укрыл ли ты чего-нибудь от нас?!»

Опасения Чжуана были далеко не напрасными. Обозванный утром черепахой, да еще вынужденный трусить за лошадьми, Вэй Тао весь кипел от злости и, видя, что один из его обидчиков находится в смяте­нии, решил, что тот наверняка что-то скрывает. Он сразу доложил обо всем верховной руководительнице, а она относилась к доносам с большим вниманием и велела расследовать все до конца. Вэй Тао поспешно вернулся к Чжуан Чжуну.

— Верховная руководительница сказала,— важно произнес он,— что это явный контрреволюционный заговор, который нельзя оставлять без последствий. Еще она сказала, что ты наверняка знаешь и другие веши, так что выкладывай их по собственной инициати­ве — так будет гораздо лучше!