Неоконченный роман одной студентки (другой перевод)
Шрифт:
— Безобразие! — не сдавалась истеричная ассистентка искусствоведа. — Так вести себя в обществе великих мужей человечества!
Очевидно, она имела в виду не своих коллег, а Праксителя и его компанию, поэтому звонкий ответ Цианы прозвучал еще более кощунственно:
— С удовольствием уступаю их вам, коллега. Идите и сами убедитесь, что великое и смешное уже тогда шли рука об руку. И только красота способна подчинить себе все. Но этого вам, кажется, не понять.
— Перестаньте! — прикрикнул на нее шеф кафедры искусствоведения, желая непременно закончить свое высказывание. —
— Значит, ничто не мешает нам сосуществовать параллельно и в будущем, — заключила Циана, затянув потуже пояс халата и похлопав Афродиту по пухлому плечу.
Однако в желании посмеяться и над своими судьями, она забыла, что находится в двадцать четвертом веке, и снисходительно-иронически похлопала по плечу не настоящую статую, а ее изваянную лазерными лучами голографическую копию. Рука ее беспрепятственно проникла в эту достоверную по объемам, форме и цвету, но все же абсолютно бесплотную параллельную действительность, и это ее испугало.
— Извините!
— Давайте прекратим дебаты! — счел за лучшее профессор-эллинист перед лицом все же не самой Клио, изящной музы истории, а языкастой ее последовательницы. — Коллега, означает ли ваше «извините», что вы наконец-то осознали свои проступки?
— Да, — ответила все еще напуганная Циана, склонив очаровательную головку.
— Хорошо. Тогда какие выводы вы предложите нам сделать, как вы сами оцениваете исполнение поставленной перед вами задачи? Естественно, мы можем и сами принять решение, но научный демократизм обязывает нас сначала выслушать ваше мнение.
Это было жестоко, требовать от нее немедленных обобщений и выводов, но комиссия явно спешила.
— Итак? — неумолимо поторопил девушку профессор-эллинист.
Девушка неуверенно замямлила, будто ей попался самый трудный вопрос на экзамене:
— Э-э, во-первых… во-первых, коринфское вино нельзя пить неразбавленным. Они его пили с ключевой водой.
— Достаточно! — остановил ее профессор знакомым тоном, который по обыкновению предвещал самую плохую отметку. И он торжественно выпрямился: — Коллеги, совершенно ясно, что заключение, к которому мы пришли в ходе предварительных консультаций, абсолютно правильно. Имеются ли возражения против того, чтобы немедленно уничтожить все записи, доставленные студенткой из этой злополучной командировки, и вообще всю информацию, связанную с этой историей, в памяти всех, кто к ней причастен?
— Но почему? — спросила Циана, и ее вопрос повис в воздухе.
Профессор снова сделал над собой усилие, чтобы сохранить самообладание.
— Вы должны были бы сами догадаться. Мы не имеем права своими публикациями или же домыслами менять историю, над которой вы так надругались, бросив тень даже на светлый гений Праксителя. Тем более, что и теперь мы не можем с полной уверенностью определить, под вашим ли влиянием он совершил революцию в искусстве или, скажем, под влиянием коринфского вина, — в заключение профессор-эллинист попытался перейти
Шеф кафедры искусствоведения панически нажал на одну из кнопок своего компьютера, и голографическая Афродита исчезла, словно машина времени унесла ее из зала на двадцать восемь веков назад, к ее создателю. Или к ее собратьям по Олимпу.
— Значит, во всем виновато коринфское вино? — спросил профессор по темпоральным полетам, выслушав признание своей дипломницы. — Наша ошибка в том, что мы не подготовили тебя к возможной встрече с ним. Знаю я это вино, страшная гадость.
— Наоборот, очень вкусное, — справедливости ради возразила Циана.
Она упросила комиссию разрешить ей заглянуть сюда, пока другие пройдут лабораторию обработки памяти.
— Я еще раз выражу вам свое доверие, — ответил ей профессор по эллинистике, — надеюсь, что чувство ответственности перед историей в вас еще не погублено.
Теперь Циана не знала, имеет ли она право рассказать все профессору, занимающемуся лишь технической стороной полетов в прошлое. А ведь он отозвался об этом проклятом древнем вине, будто не раз его пил!
— Ну нет, слишком приторное, да и не выдержанное. Я предпочитаю ракию, — и он наклонился к нижнему шкафчику своего письменного стола, достав оттуда бутылку странной формы. — Тоже делается из винограда, только другим способом. Попробуй!
На безобразной криво наклеенной этикетке было написано: «Виноградная ракия. Производство и розлив — Винпром, София».
— Это тоже что-то древнее? — спросила она.
— Двадцатый век.
— Но ведь ничего не разрешается брать с собой?
Профессор вздохнул.
— Эх, милая девушка, сколько вещей нельзя делать, а ведь они делаются! А разве человечно ничего не стирать в памяти старого человека и оставлять в ней всякий сор, который волокут с собой авантюристы вроде тебя? Знаешь, какой это кошмар! И вот это гнусное пойло помогает легче переносить засорение памяти. Попробуй, прямо из горлышка.
Если ракия делается из того же винограда, значит, она похожа на сладкий эллинский напиток, — предположила Циана, неосторожно отхлебнула большой глоток и так поперхнулась, что профессору пришлось как следует похлопать ее по спине. Засмеявшись, он с демонстративным наслаждением опрокинул бутылку на глазах у прослезившейся девушки.
Ей очень хотелось в отместку тоже хлопнуть его по спине, но профессор не поперхнулся, а только с наслаждением причмокнул губами. Циана решила отомстить другим способом.
— Вы же тоже меня учили, что такие вещи строго-настрого запрещены.
— А хочешь, я тебе скажу, сколько еще запрещенного я делал? Только мне надоело все в одиночку и все тайно…
— …и позвали меня за компанию, да? Но я не стану вас покрывать! — приподнялась она со стула.
Профессор не испугался.
— Ты не сделаешь этого! А позвал я тебя, чтобы перед тем, как расстаться навсегда, преподать тебе последний урок — об ответственности перед историей.