Неопознанная
Шрифт:
Я развернулась, держась за запястье.
– А ты…
Димитрий раскурил очередную черную сигарету.
– Ты должна была знать правду.
Правду.
– Даже если она не пятый член Легиона, это не доказывает, что ее мать была иллюминатом. – Джаред не собирался меня предавать.
Пятый член.
Фэйт выбрала моего отца, больше некого.
Димитрий потер виски:
– У твоей матери было немного родных, да, Кеннеди? Только сестра, и могу поспорить, они не дружили. Орден Просвещенных не выбирает в оперативники людей с тесными
– Как ты их назвал? – ошеломленно спросила Алара.
Димитрий стряхнул пепел на пол.
– Орден Просвещенных. Тебе знакомо это название?
Алара позади меня напряглась:
– Нет. Я не так расслышала.
Она лгала.
– Орден Просвещенных действует вне законов основной организации, – продолжил Димитрий. – Они ведут себя слишком рискованно, а иллюминаты частенько даже не подозревают об этом. Когда твой отец ушел, Кеннеди, мы послали кое-кого поговорить с твоей матерью и урезонить ее.
Я расправила плечи:
– Я тебе не верю.
Димитрий обернулся к Габриэлю:
– Прошу, подтверди, что Элизабет Уотерс была одной из нас.
– Да, она состояла в ордене, но не сказал бы, что она была одной из нас, – уклонился Габриэль.
– Пастух отвечает за своих овечек, Габриэль. Даже за отбившихся от стада.
Габриэль бросил на Димитрия тяжелый взгляд:
– Некоторые овцы предпочитают оставаться отбившимися.
– Расскажи Кеннеди, как ты познакомился с ее матерью, – предложил Димитрий.
Каждая мышца в моем теле напряглась. Я все еще пыталась понять, что не так с моей памятью. Меньше всего мне хотелось услышать, как Габриэль познакомился с моей мамой.
Габриэль мгновение-другое стоял неподвижно, и я подумала, что разговор окончен. Но он тяжело вздохнул:
– Я был членом Ордена Просвещенных, пока не разобрался, чем они занимаются на самом деле, а это не имело никакого отношения к чуши, которую нам скармливали. Я рассказал иллюминатам о том, что узнал, и они пригласили меня обратно. И со временем я убедил Великого Магистра в том, что твоя мать тоже достойна спасения. Поэтому я поехал в ваш дом в Джорджтауне, в тот, с зеленой дверью. Твой отец уже ушел. – Габриэль улыбнулся себе под нос, с нежностью. – Твоя мама несколько раз угощала меня обедом. Она готовила убийственную лазанью и лучший соус из морепродуктов, какой я ел в своей жизни. Маринара.
Маринара. Мамин особый рецепт.
– Кто угодно мог проехать мимо дома Кеннеди и посмотреть, какого цвета дверь, – нервным тоном произнесла Элль.
Улыбка Габриэля угасла.
– Мне этот дом знаком и снаружи, и изнутри. Элизабет жила в нем до того, как вышла за отца Кеннеди. – Он повернулся ко мне. – Я покрасил полы и соорудил книжные полки для библиотеки. Они все еще стоят?
Я не ответила. Кто угодно, хоть раз бывавший в моем доме, мог знать о полах и книжных полках.
– И еще сделал кое-что, чего ты, возможно, никогда и не видела, – продолжил Габриэль. – У твоей мамы была потайная дверь за стенным шкафом.
Меня словно током ударило, я с трудом перевела дыхание.
Та каморка.
Я никогда и никому
Габриэль что-то говорил, но меня уже захлестнули воспоминания.
– В доме кто-то есть, – прошептала мама и отодвинула от стены доску, за которой оказалась тесная каморка в глубине стенного шкафа. – Сиди здесь, пока я не вернусь. И чтобы ни звука!
Это означало: «Не издавай ни звука, или плохие парни тебя услышат». Я сжалась внутри, а она поставила доску на место, утопила меня в темноте. Это была не та темнота, в которой видны слабые силуэты. Чернота поглотила все. Я закрыла глаза и пыталась представить, что все еще лежу в постели.
А потом услышала звуки: скрип ступеней лестницы, шум мебели, которую передвигали по полу, приглушенные голоса. Мне так хотелось, чтобы папа никуда не уходил, чтобы он был здесь. Он бы напугал тех, кто явился в наш дом. Я прижала ладони к доске, молясь о возвращении мамы. А потом дерево чуть подалось под моими руками, и слабый свет заполнил каморку.
Черные точки плясали перед глазами, пока я привыкала к свету. Сквозь щель я видела пол шкафа – мамины красные туфли на высоком каблуке и ее пушистые домашние тапочки. А потом ко мне протянулись мамины руки.
И было что-то еще…
Я постаралась удержать это воспоминание, хотя всю жизнь потратила на то, чтобы его стереть. Обычно для меня все заканчивалось в тот миг, когда мама вытаскивала меня из шкафа. Но было что-то еще… что я старалась забыть…
Когда она меня вытаскивала, я оглянулась на страшную каморку. И передо мной мелькнула картинка, нарисованная на стене, черная, как сама тьма.
Не смотри.
Но я уже взглянула, только никогда не вспоминала этого прежде.
Средневековый крест с ястребом в центре и латинская надпись в нижней части – буквы, которые я видела на руке Габриэля, прежде чем осознала, что он стоял слишком далеко, чтобы я действительно могла их рассмотреть. Остальная часть татуировки, которую я уже видела, должно быть, прорвалась сквозь барьер в моем мозгу, барьер, который я выстроила вокруг той ночи.
А это значит, он говорит правду о моей маме.
Это осознание было куда хуже понимания, что я не пятый член Легиона. Вся жизнь моей мамы оказалась ложью.
– Мне очень жаль, – произнес Габриэль. – Не нам бы все это тебе рассказывать. Это должна была сделать твоя мать.
Элль проскочила мимо нас и метнулась к Димитрию:
– Даже если твой приятель и натирал полы в доме мамы Кеннеди или совался в ее холодильник, это не значит, что она иллюминат.
– Может, они были друзьями и мама Кеннеди даже не подозревала, что Габриэль состоит в ордене, – поддержал ее Джаред. – Ничего ты нам не доказал.