Неотразимая (Богатая и сильная, Новый Пигмалион)
Шрифт:
Испуганная и растерянная, она сидела на кровати, когда дверь отворилась и вошел Дэв Локлин.
— Доброе утро, — сказал он. — Как ты?
Он ласково улыбался, голубые глаза смотрели с участием.
— Значит, это правда, — глухо сказала Элизабет. — То, что случилось прошлой ночью…
— Да.
— Какой кошмар, — она спрятала лицо в ладони.
— Не бойся, — сказал он, садясь рядом с ней и обнимая ее. — Я с тобой.
Она дрожала, хотя ее тело было теплым со сна. Лед
Они сидели и молчали. Элизабет, вне всякого сомнения, была в состоянии шока: не знала, что сказать, просто не могла говорить. Когда Лоретта вошла с подносом кофе, то прежде, чем поставить его на стол, она бросила на них из-под опущенных ресниц удивленный взгляд.
Дэв налил черный горячий кофе в чашку и положил туда побольше сахару.
— Пей.
Она послушно проглотила то, что он ей дал, хотя никогда не клала себе в кофе сахар. Потом опять легла, устремив глаза в потолок. Но это были уже не мертвые стекляшки, как прошлой ночью, ее глаза, хотя и неподвижные, сделались живыми. В них, словно в зеркале, отражались все ее чувства. «Да, — радостно подумал он, — лед начал таять…»
Нужно было поднять ее с постели.
— Как насчет душа? — спросил он.
— Что? Ах, да…
Поднявшись с кровати, она прошла в ванную, даже не заметив своей наготы. Она долго не появлялась, и, заглянув туда, Дэв увидел, что она неподвижно стоит под душем, глядя прямо перед собой. Ее волосы прилипли к голове, руки были опущены. Сняв с крючка большое махровое полотенце, он выключил душ и отвел ее назад в спальню. Там он насухо вытер ее. Она послушно позволила обернуть себя полотенцем и тихо ждала, пока он принесет полотенце поменьше, чтобы вытереть ей голову. Потом он подвел ее к трельяжу, усадил на стул и взял в руки щетку для волос.
— В детстве я часто расчесывал волосы своей матери, — сказал он, улыбаясь ей в зеркало.
Начав с висков, он провел щеткой назад и вниз по мокрым густым волосам. Осторожно приподнял и расчесал концы, чтобы не причинить ей боли. Затем снова провел щеткой от висков к основанию затылка. Следуя за щеткой, она откинулась назад, и ее лицо в зеркале сделалось безмятежным и сонным, глаза закрылись.
— Приятно? — спросил он.
Ответа не последовало, но ее голова еще сильней откинулась назад.
— Не останавливайся, — произнесла она, но так, что Дэв, похолодев, остановился. — Ты ведь знаешь, как я люблю, когда ты мне расчесываешь волосы, мамочка… — голос был тонкий и пронзительный — детский голос, совсем не похожий на ее обычное контральто. — Пожалуйста, попричесывай меня еще немножко.
Дэв подчинился, сдерживая дрожь в руках.
— Как хорошо… Я люблю, когда ты меня причесываешь.
Ее глаза были закрыты, на губах
— Сто раз, мамочка. Ты считаешь?
Не решаясь ответить, Дэв продолжал работать щеткой, пока не заныла рука. Когда он остановился, Элизабет глубоко вздохнула.
— Спасибо, мамочка. Мне было так приятно.
Повернув голову, она подставила лицо для поцелуя.
Он осторожно коснулся ее губ. И тогда она, обвив его шею руками, прижалась к нему всем телом.
— Я люблю тебя, мамочка.
И снова Дэв промолчал, боясь, что его голос разрушит чары.
— А теперь скажи, что ты меня любишь, — потребовал детский голос.
— Я люблю тебя, — тихо произнес Дэв.
Глаза Элизабет вдруг широко распахнулись. Несколько мгновений она в ужасе глядела на него, затем сжалась и, оттолкнув его обеими руками, обмякла.
Глаза у нее закатились, так что стали видны одни белки. Он поднял ее на руки и опустил на кровать. Лицо ее сделалось мертвенно-бледным, тело — застывшим. Он приложил к ее сердцу руку: оно бешено колотилось.
Когда Элизабет открыла глаза, в них стоял туман, как в тот вечер на пляже, и, как тогда, они становились все яснее, заметили его, опознали, и она резко спросила:
— Что ты здесь делаешь?
Заметив, что она лежит в постели, едва прикрытая полотенцем, Элизабет вспыхнула, отодвинулась в сторону и туже завернулась в полотенце.
— Что со мной было?
Он рассказал. Краска отлила от ее щек.
— Но я ненавижу, когда касаются моих волос.
— Теперь, — уточнил Дэв.
— А что… — она облизала сухие губы. — Что я делала?
— Ты просто таяла от удовольствия… Совершенно расслабилась. С некоторыми людьми это бывает.
Она зажмурилась.
— О Боже, — вырвалось у нее.
— Прошлой ночью ты пережила страшное потрясение, похоже, это его отголоски, — продолжал он осторожно. — То, что тебе неприятно, когда дотрагиваются до твоих волос, скорей всего форма защиты от тягостных воспоминаний.
Она повернулась к нему спиной.
— С меня довольно доморощенной психиатрии, — процедила она сквозь зубы.
— Ты права, — согласился Дав, — теперь мы возьмемся за дело как следует.
— Что это значит «как следует»?
Он встал, подошел к ней, она отпрянула назад.
— Это значит, что мы должны добраться до остальных твоих воспоминаний. Они здесь, у тебя в голове.
Ты только что это доказала.
Она сжала голову обеими руками, словно хотела выдавить воспоминания, как зубную пасту.
— Если мы хотим знать правду, — настаивал Дэв, — то ничего другого не остается. — Он помолчал. — Помнишь вчерашний вечер?
— Конечно, помню!