Неотвратимость
Шрифт:
— А кто ты?
— Я? Слушай, Валера, ты хочешь прочитать лекцию на тему «Труд создал человека»? Мой юный друг, не надо. Приступим лучше сразу к художественной части.
— Художества надоели, Радий. Не та самодеятельность у нас получается. Вот с этой девчонкой…
— Парни, да ведь все обошлось! У моего папочки атомная энергия и широкий диапазон действий. И сейчас я вас зову не госбанк грабить, а всего-навсего посидеть в кафе, в пределах законности.
— Мерси. Мы уже посидели немного… кое-где…
— Слушайте, парни, — сказал Радий, — а ведь раньше вы не были слюнтяями.
— И теперь тоже.
— Теперь — сомневаюсь. Но дело, конечно, ваше. Так вы идете или нет? Олег?
— Мне к зачету готовиться. «Хвосты» есть,
— И черт с вами. Здесь становится скучно. Гуд бай, ударники.
Что произошло, вы, слюнтяи? Бунт на корабле? Да нет, никакого бунта. Просто команда испугалась, увидя крутые волны. Хлюпикам захотелось серенькой жизни с разными там нормами выработки, с моральным кодексом. Не надо винить команду хлюпиков, не каждый ведь способен жить ярко. Капитан великодушен, он их не винит, он плюет на них. Пусть заурядные личности грызут науки или там слесарят что-нибудь в цехе, В отличники лезете, студентик? Ну-ну. Валяйте. Зубрите. Дипломник необходим, конечно, по нашим временам. Радий Извольский понимает, Радий Извольский осенью тоже займется науками. И представьте, студентик, дело у Извольского пойдет не хуже вашего. В отличники, может быть, и не полезем — на что? Ну, а дипломник заимеем, точно. А что касается карьеры дальнейшей, то вас-то уж обставим. А вы, товарищ слесарь, махайте кувалдой. И когда-нибудь вы, бывшие друзья, будете умолять Радия Извольского «устроить» вам по знакомству, за ваши — ну конечно же, честные! — деньги что-нибудь такое редкое, дефицитное. И Радий Владиславович Извольский, так и быть, достанет вам. Разумеется, не за здорово живешь, ибо дураков надо учить. Вы будете очень благодарны Радию Владиславовичу и постараетесь не вспоминать, как когда-то отвернулись от него. Вот так, трудяги.
Мороз стоял под сорок, тянул северный ветер. Выглядывало из-за облаков и пряталось солнце. Третий час дня. Сегодня воскресенье, и где-то уже орет песню пьяный. Прохожие бегут-торопятся — холодно. Красные озябшие носы выглядывают из-за воротников… Бегут прохожие. Никому нет дела до Радия Извольского, до его обиды.
— …Диспетчеру легко командовать: «Две гондолы в тупик». А путя снегом замело, как я подам гондолы? А? Нет, ты скажи?! — сердится шапка с железнодорожной кокардой.
— У Олечки ангина, температура, а она, представьте себе, форточку настежь! Я ей говорю: детка, разве можно… — тарахтит кому-то старуха.
— …Вот увидите, сдаст на пятерку! Говорит, что ничего не знает, а вот увидите, сдаст. У него способности!.. — это девчонки-студентки пищат, варежками за уши держатся.
— …Какая оркестровка, какой голос! Талант…
Путя. Тупик. Способности. Талант. Никому нет дела до Радия Извольского.
Возле магазина подпрыгивают на морозе два знакомых подонка.
— Радька, привет! Слушай, у нас не хватает малость, добавь, а?
Вот у кого есть дело до Радия Извольского. Скучно…
— У вас не хватает? У обоих, вместе взятых, и не хватает? Эх, крохоборы.
Не обиделись. Улыбаются синими губами, просят. Обычно Радий с такой рванью не связывался. Но на безрыбье, как говорится…
— Ладно, крохоборы, пойдем в кафе. Я не привык пить по подворотням, как вы.
Парни возликовали, залебезили. Бежали за ним, виляли задами, как собачонки. В лицо заглядывали. На миг Радий снова почувствовал себя орлом-капитаном, мелькнуло в сознании что-то про сильную личность… Мелькнуло и угасло. Не то, не то… Вшивая команда бежит за капитаном.
Одно кафе миновали — «команда» заявила, что там «шибко культурой прет». В другое зашли. Длинноволосые юнцы и крашеные девы с сигаретами что-то здесь пили, шептались интимно. Сели. Радий хотел заказать коньяк, но передумал — подонкам ни к чему, не оценят, им что «Плиска», что одеколон — один черт. Заказал водки. А те оттаяли, и обнаружилось, что они уже «под мухой». Хватили еще по сто пятьдесят, и стало с ними Радию еще скучнее. Беседу вести они способны только лишь о выпивке. Рассопливились, тычут сигаретами в салат, роняют вилки и все время ругаются. Досталась капитану неудачная команда. На кой черт их поил? Один, с маленьким личиком и кудлатой башкой, похож на пуделя. Второй стриженый, в синих спортивных брюках вроде подштанников.
— Радька,
Пудель скрипел зубами, гавкал матом. Радий пожалел, что с ними связался. Особенно после истории с девчонкой не надо бы в такой приблатненной компании…
— Кто меня тронет, чего ты, — уговаривал Пуделя. — Дай сюда, а то порежешься.
Отобрал нож, тот и не заметил. Хватит, пора кончать эту благотворительность. На их столик посматривают официантки.
— Айда отсюда, вы! На свежий воздух. Окосели, черти.
Они не соглашались. Они не пьяные. В норме. Они бы и еще выпили. Тогда Радий догадался объявить, что у него деньги кончились. Это подействовало, и они вышли. Подонки тут же забыли о благодетеле Радьке, завыли песню, побрели. И он забыл о них — по ступенькам кафе неспешно, вальяжно поднимается знакомая девица Эльмира. Радий был с ней раза три в компаниях и знал: этой только моргни — на шее повиснет.
— Хэлло, Элли! Какими судьбами в сей вертеп?
— Чао! Надо посидеть, встряхнуться. А ты уже?
— Уже. Но могу и еще. Пойдем, убьем с тобой время.
Она вздернула остатки выщипанных бровей.
— Не могу. У нас компания.
— Кто такие?
— Тут, одни…
У края тротуара два парня расплачивались с таксистом.
— Не могу, Радик. В другой раз с удовольствием…
Парни уже подходили. Один задел локтем Радия:
— Это что за фрей?
— Так, знакомый. Пойдем, Женчик. Чао, Радик!
Ушли. Еще один плевок судьбы в самолюбие капитана. Команда сдрейфила, красотка ушла с другим. В голове сумбур и злость от множества мелких уколов, от подонков, от Эльмиры, от водки с пивом.
Начинало смеркаться. Домой идти рано. Неудачный день, обидный день. Выпитая в дрянной компании водка не утешила, а еще больше изобидела. Он, Радий Извольский, ничего не может, даже выпить, как ему нравится. Еще неделю назад Валерка и Олег, верная его команда, шли за ним в ресторан, разделяли его досуг и его мнение, с ними было хорошо и смело. Отчего же все расстроилось? Из-за той девчонки? Глупо, по пьянке зарвались. Но из-за этого?! А из-за чего же?
Потоптался на перекрестке. Куда пойти? Стянул с руки кожаную перчатку, полез в карман за сигаретами. Что там твердое? Ах да, нож Пуделя. Ничего финочка, рукоять наборная. Вещь. Сунул в карман пальто, закурил, пошел бесцельно вдоль сквера. Ну-с, так с чего бы это не везет? И как с этим бороться?
Радик имел основания считать себя сильной личностью. О его необычайных способностях и талантах он привык слышать с раннего детства. И были они, способности. Память легко и цепко схватывала услышанное, прочитанное. На одни пятерки учился до шестого класса, почти не готовя устные уроки. Папа и мама восторгались. В награду отличнику исполнялось любое его хотение. Позже, во второй, наверное, четверти шестого класса стало не хватать одних способностей, а упорства, усидчивости не нашлось в характере. Появились в дневнике четверки, потом тройки. Родители возмутились. Нет, не слабоволием сына, а несправедливостью учителей — как же так: всегда был отличником и вдруг стал неспособным?! Ох и досталось классной руководительнице. Мама так кричала в учительской, что в соседнем классе прервался урок. Она кричала, что бездарные учителишки зря огребают казенные деньги, что не умеют найти подход, что портят ребенка. Радик стоял в коридоре, слышал, и ему было до отчаяния стыдно за маму. Но стыд прошел, потому что крик мамы принес пользу — перевели его в другую школу. Однако и новые педагоги не нашли подход к ребенку. Радик получал уже двойки. Но по-прежнему не знал отказа своему «я хочу». Напрасно его убеждали в школе: «Ты должен», в нем уже прочно укоренилось капризное до истерики «хочу!» А хотел он многого. Хотел успеха, признания, поклонения, к которым привык в семье. Успеха любой ценой и любого признания. Ведь он талантлив, он исключительный! А его оставили в седьмом на второй год. И пришлось переходить в третью школу. Родители купили ему магнитофон, чтобы мальчик отвлекся от огорчений и — ради бога! — перестал грубить.