Непобедимая
Шрифт:
— Если что, за меня остается ефрейтор Чечин Сергей. За политрука — рядовой Сажаев. Тоже солдат проверенный. Хоть и беспартийный, а подкованный…
Безрассудное мужество Женьки передалось не только Мухину, но и бойцам. Казалось, забыта была усталость, подавленность и даже явная бессмысленность предстоящего боя. Распоряжения выполнялись быстро, с какой-то лихостью. Похоже было, что солдаты, не раз видавшие смерть, старались чем-то угодить Женьке, словно искупали перед ним какую-то
И пытаясь утаить томившие их чувства, которые всегда бывают у солдат перед боем: тревогу о себе, о родных, близких, с которыми, быть может, не придется уже свидеться, — шутили по-солдатски забористо, с подковыркой.
Женька делал вид, что не слышит двусмысленных шуточек и, как подбитый воробей, прыгал между стреляными гильзами, снарядными ящиками.
— Планшет не трогайте! — сердито покрикивал он. — И бинокль положьте на место. Все это командира батареи. Я дал слово лично отдать его… его невесте… Потом здесь памятник поставим. До самого неба…
— Воздух! — гаркнул кто-то.
Солдаты задрали головы кверху.
Над станцией почти бесшумно планировала немецкая «рама».
— Корректировщик-разведчик, — важно пояснил Женька. — Высматривает, костыль. А вон и танки, глядите!
Танки, неуклюже переваливаясь, выползали из-за насыпи.
— Два… четыре… — считал Женька, прильнув к биноклю. — Квартет… Ого! Еще один…
— Приготовиться к бою! — командовал Мухин. — Гранаты зря не швырять. Танки пропускай и… в зад, в мотор.
Но удивительное дело! Танки открыли огонь не по батарее, а по пристанционному поселку. Фонтанчики разрывов взмывали вверх, оставляя после себя едко-желтый след. Вспыхнула крыша хлева. Оттуда выскочила со страшным ревом корова; обрубок хвоста ее дымился, точно фитиль. Рядом бегал старик и, пытаясь сбить пламя, хлопал по корове какой-то тряпкой.
Из-за этой коровы Женька прозевал четверку знакомых уже «юнкерсов». Они снова выходили на батарею со стороны солнца. Бомбы рвались рядом, когда ухнула Женькина пушка. Но «юнкерсы», будто остервенев, пикировали прямо на нее, заглушая винтовочную трескотню и стоны первых раненых.
Перекрывая гул и грохот разрывов, Мухин кричал:
— Слева, из лесочка, немцы! Подпускай поближе… Бей наверняка!
Вдруг один из «юнкерсов», не выходя из пике, врезался в землю невдалеке от Женькиной пушки. Оглушительный взрыв вздыбил землю.
— Вот те и пацан! — грозился кулаком в небо Сажаев. — Пригвоздил все-таки гада…
«Юнкерсы», как по команде, отвалили от батареи, и даже немецкие автоматчики попрятались в лесок, оставив на пойменном лугу десятка два раненых, которые ползали в скошенной
— Мухина убило! — воскликнул Сажаев. — И Ворожейкина… связиста тоже…
— А Женька где? — спрашивал Чечин.
— Здесь я… — послышалось точно из-под земли.
Женьку и правда засыпало землей, щебнем. Рядом с ним, вернее на нем, лежал мертвый Веткин.
— Жив, ком… комбат? — спросил, запинясь, Чечин (его слегка оглушило). — А пушечка твоя — тю-тю!
— Ага… — простонал Женька. — Ухо саднит…
— Опять ухо?! — удивлялся Чечин. — Ну и живучий! Вроде Кутузова: все в одно место. Отбрило самую малость. А вот Веткина… Прикрыл тебя старик…
После налета «юнкерсов» и перестрелки с немецкими автоматчиками в живых осталось в «полку» двадцать восемь бойцов, из них раненых — девять, плюс Женька.
— Топать все могут? — спрашивал Чечин.
— Как-нибудь…
— А с Женькой что делать будем? — спросил Сажаев. — Обеспамятел. Да и нога…
Чечин начал оглядываться.
— Воскин, брезент сюда. Быстрее, быстрее! Не копайся… телок…
Воскин расстелил на земле брезент, завязав на концах узлы, чтоб удобнее было нести.
Женьку осторожно положили на исклеванное осколками полотнище. Рядом положили запыленный планшет и изуродованный, расплющенный бинокль, которые подобрали рядом с погибшим Веткиным.
— Прикрывает отход политрук Сажаев и шесть бойцов, — распоряжался Чечин. — Впереди — Горельский Антон. Лес для него — что дом родной. Раненых и фланги обеспечиваю я.
Когда остатки «полка» скрылись в бескрайних лесах и Женькина батарея тоже исчезла из виду, далеко позади загрохотали разрывы.
— Очухались, идиоты! — сказал Чечин, поддерживая свалившуюся с брезента кудлатую голову Женьки. — Один пацан и хромая команда ишь какого страху нагнали! А мало… Надо бы еще!
Произнес он эти слова, словно оторвали его от нужного, очень важного дела — расквитаться до конца с теми, кто сейчас, наверное, уже безнаказанно орудует на Женькиной батарее.
— А в консерваторию с одним ухом берут? — неожиданно спросил Женька. — Ведь и Бетховен…
— Бредит… — заявил тощий солдат, державший в руках край брезента. — Жар у него. Какого-то Фонховена приплел…
— А фашисты уже далеко? — снова спросил Женька. — Теперь мне почему-то страшно…
— Не егози, — строго проворчал солдат. — Плевали мы на немцев! Сам видишь: отходим организованно, и знамя при себе, и все прочее, что полагается, тоже при себе…
Женька порывался встать.
— Да лежи ты! — прикрикнул Чечин. — Отойдешь малость — сами сбросим.
Под ногами солдат похрустывал сухой валежник. Женька украдкой посматривал на Чечина, на его пропитавшийся кровью бинт, на взмокшие спины солдат.