Непобедимая
Шрифт:
Потом, уже позже, после отбоя, когда они лежали на своих койках, Виктор сказал шепотом Глебу:
— Никогда не надо становиться рабом своих принципов. Понял?
— Советую это изречение срочно записать в твою тетрадку, — так же шепотом ответил Глеб.
Он еще насмехался! Он намекал на тетрадь, в которую Виктор выписывал всякие понравившиеся ему мысли из прочитанных книг. Как-то он дал эту тетрадь почитать Глебу, дал по секрету, только ему одному, вовсе не для того, чтобы теперь тот острил и издевался…
Виктор обиделся
На следующий день в личное время солдата он опять не пошел тренироваться — сел играть в домино. Назло Глебу.
А потом начались дни — один тяжелее другого. К вечеру Виктору хотелось лишь добраться до табуретки и посидеть спокойно, вытянув ноги, чувствуя, как отдыхает все тело. Какие уж тут тренировки…
Только Глеб по-прежнему вечерами переодевался в свой выцветший тренировочный костюм и вертелся на перекладине и прыгал через скакалку. Виктору казалось даже, что делает он это нарочно, чтобы позлить его. Попрыгав так с полчаса, Глеб возвращался в казарму, шел в умывальник, раздевался до пояса, мылся, с наслаждением растирался полотенцем и потом, если оставалось время, садился читать. Маленький, худощавый, с мокрым взъерошенным ежиком на голове, в такие минуты со стороны он выглядел довольно потешно…
А Виктор играл в домино и философствовал:
— Я еще со школы не переношу таких, которые до всего задним местом доходят, высиживают… Я, бывало, в школе на уроках все на лету схватывал, никогда даже в учебники не заглядывал. Я лично так считаю: если у человека есть способности, так уж есть, а нет — так нет, тут уж ничего не поделаешь…
— Верно, верно ты говоришь, — отвечал его постоянный партнер Саша Лисицын, — только зачем ты, скажи на милость, все «азики» ставишь, не видишь, что ли, что я на «азиках» еду?..
…Подошла к концу осень, выпал первый снег, и Глебу из дома прислали багажом лыжи, набор лыжных мазей и даже самый настоящий спортивный секундомер. Лыжи были красные с голубым, не то финские, не то польские, — конечно, во всем полку ни у кого больше не было таких лыж.
«Чемпиона из себя изображает, — думал Виктор, — мало ему было лыж в полку…»
Теперь Глеб больше не прыгал через скакалку, не вертелся на перекладине, а по вечерам, отпросившись у сержанта, брал свои красно-голубые лыжи, брал свой пижонский секундомер и уходил из казармы. Возвращался он чаще всего недовольный и делал у себя в блокноте какие-то пометки, записывал какие-то цифры…
И этот блокнот, и секундомер особенно раздражали Виктора, и он обрадовался, когда на полковых соревнованиях Глеб занял только пятое место. И хотя Глеб старался не показывать, что расстроен, от Виктора скрыть это было не так-то просто — он ясно видел, как вытянулось от огорчения лицо Глеба.
Разговаривали они теперь все реже.
Но
Но наступал понедельник, и еще один, и еще, а ничего не менялось…
И вот как-то в воскресенье случилось неожиданное происшествие.
Утром, после завтрака, Глеб, как обычно, взял лыжи и ушел на тренировку. Вернулся он только к вечеру. Он был весь в снегу, и лицо у него было тоже белое как снег. Морщась, он опустился на табуретку и вытянул правую ногу. Солдаты сразу окружили его, но он ничего не мог толком объяснить. Просто он сам не понимал, откуда вдруг возникла эта резкая боль в бедре…
Виктор помог ему дойти до санчасти.
— Допрыгался, — ворчал он, — все в чемпионы небось метишь?
— Плох тот спортсмен, который не мечтает стать чемпионом, — добродушно ответил Глеб, — так, кажется, написано в твоей тетради?..
Глеба выписали из санчасти через шесть дней. А еще через неделю разрешили ходить на лыжах.
— Только, разумеется, осторожно, — сказал врач. — Никаких тренировок и соревнований. Пока только прогулки. Иначе это может кончиться для вас очень печально. Понимаете?
— Да, понимаю, — серьезно ответил Глеб.
За ту неделю, пока пустовала койка Глеба, Виктор уже успел соскучиться по нему, вся его злость как-то незаметно выветрилась, и, когда Глеб вернулся в казарму, он искренне обрадовался.
В следующее воскресенье они вдвоем отправились на лыжах в тайгу, к зимовью. До зимовья было километров десять, и именно здесь обычно тренировался Глеб. За последние дни снега почти не было, лыжню, проложенную Глебом, лишь слегка припорошило.
Стояла пасмурная погода, в лесу было светло и тихо. И чем дальше они уходили по просеке в тайгу, тем сильнее захватывало Виктора ощущение свободы и беспредельности — такое он испытывал раньше только в море, когда заплывал далеко от берега. Вокруг были лишь вода и небо, и плылось так легко, словно море само несло тебя…
Виктор увлекся и не заметил, как оторвался от Глеба, ушел далеко вперед.
— Ну, нажимай! — крикнул он. — Чего ты там?
Глеб по-прежнему шел неторопливым, размеренным шагом.
— Нельзя, — серьезно сказал он. — Врач запретил. Ты же знаешь.
— Врач, врач… Ты больше врачей слушай! Они наговорят! Ну, давай догоняй!
Но Глеб упорно не ускорял шага.
И вдруг вся прежняя злость, все раздражение разом вспыхнули в Викторе. А он-то еще пошел сегодня вдвоем с Глебом специально, чтобы снова поговорить о летной школе, об их общих планах!