Непобедимый. Право на семью

Тодорова Елена

— Так ты будешь со мной спать?

Миша бросает на меня такой тяжелый взгляд, что выдержать его без дрожи попросту невозможно.

Какой же он все-таки свирепый в своих чувствах… Даже я не ожидала такого.

— Я посижу с тобой, пока ты не уснешь, — наконец, отвечает сыну. — Показывай свою комнату.

— Туда! — радостно восклицает Егорка и указывает направление пальчиком.

Тихомиров не спрашивает разрешения пройти, а я не решаюсь возразить. Покорно плетусь за ними в нашу с сыном спальню.

То, что

комната общая, Миша, конечно же, понимает сразу. Притормаживает на пороге. С пристальным вниманием проходится по помещению взглядом. После как-то отчетливо медленно моргает и смотрит на меня.

— Сколько спален в этой квартире?

— Две, — тихо отзываюсь я. — Вторая гостевая.

Слезы только пару минут назад удалось утереть.

— Вот моя кровать! — сообщает Егорка голосом, полным энтузиазма. Будто не спать предстоит, а играть. — А тут мама спит, — указывает на вторую кровать.

Миша ничего не говорит. Лишь поджимает губы и выразительно тянет носом воздух.

Мне, ко всему, еще и неловко становится. Спальня — это очень интимное пространство. Помимо места, где я сплю, тут находится очень много моих личных вещей. Мой мир. Мир, в который я бы по собственному желанию Тихомирова не стала впускать.

Пройдя по комнате, он опускает сына на кровать и вроде как спокойно говорит:

— Укладывайся, как привык.

Егорка поддевает цветное одеяло и шустро ныряет в образовавшуюся норку.

— Вот так! — восклицает звонко. А потом показывает на лежащую на тумбочке книжку. — Мама мне читает.

Миша ненадолго подвисает.

— Хочешь, чтобы сегодня читал я?

— Да!

— Хорошо, — соглашает незамедлительно.

Подтягивая стул, на котором обычно сижу я, располагается у кровати. Берет в руки книгу. Несколько секунд задумчиво вертит ее в руках. Открывая, замирает. Знаю причину. Там вместо закладки его фотография.

Мне становится до головокружения душно. Держала этот снимок не только для Егора, но Миша ведь этого не должен понять.

Благо он никак не комментирует находку. Только глубоко вдыхает, и на этом все. Даже не смотрит на меня.

Следующие полчаса я непрерывно слушаю сильный и ровный голос Тихомирова. Смысл слов не улавливаю. Упиваюсь звучанием и какими-то особенными умиротворяющими интонациями. Раньше я не ценила эту непоколебимую уверенность. Хотела каждую минуту получать от него эмоции. Сейчас же… Впервые за долгое время ловлю себя на том, что чувствую себя до тихого порхающего по груди восторга спокойно.

Могла ли я себе представить что-то подобное в восемнадцать лет? Нет, не могла. Тогда я мечтала совсем о другом.

Когда Егорка засыпает, Миша не спешит подниматься. Долго сидит и разглядывает сына. Я обхватываю себя руками и задаюсь немного странным вопросом.

Видит ли Тихомиров, как сильно Егор похож на него?

Вроде такой малыш еще, а даже в мимике сходство наблюдается.

Не раз многие его движения для меня уколом в сердце отзывались.

— Ты можешь прийти завтра прямо с утра, — не сдержавшись, шепчу я. — Егор рано просыпается.

Взгляд, которым Миша меня награждает, такой… Колючий, что ли… Мрачный до темноты.

Если бы он не был таким молчуном, возможно, и сказал бы что-то неприятное…

Не хочу гадать.

Судорожно вздыхаю и тем же тихим голосом выдаю:

— Можем перейти на кухню. Папа с мамой не станут мешать.

И снова тишина в ответ.

Только от взгляда еще сильнее задыхаюсь. Кажется, ловлю от Тихомирова настоящий анафилактический шок. К сожалению, это состояние хорошо мне знакомо из-за аллергии на арахис. Сотрясает меня внутри и снаружи точно так же. Тесно в своем теле, некомфортно. От этого страшно. И больно, конечно же.

— Ты подходи… — бросаю уже поспешно. — Я пока кофе сделаю.

25

Полина

Когда Миша появляется в кухне, я вздрагиваю и роняю на пол ложки. Звон, который они издают, прыгая по плитке, заставляет меня поморщиться.

Наверное, следует привыкать к этому взбудораженному состоянию. Иначе и правда инфаркт получу.

— Что-нибудь к кофе?.. — выдыхаю с неопределенными интонациями. — Мм… Будешь?

Слишком долго нет ответа. Приходится посмотреть на него.

Изучает.

Непонятно, с какой целью. Взгляд холодный — озноб по спине бежит.

— Нет, — наконец, выдает Тихомиров жестким тоном.

А я не сразу понимаю, на какой вопрос он отвечает.

Киваю, когда доходит. Рукой за стол приглашаю. Приближаться опасаюсь, но выхода нет. Сажусь рядом. Сразу же притягиваю одну из чашек. Обхватываю ее руками и, упершись взглядом в такую же темную и обжигающую, как глаза Миши, жидкость, замираю.

— Продолжай, — приказывает он приглушенно.

Прижимаю ладони плотнее, потому как по коже вновь дрожь летит. Согреться хочу. Только никак не получается.

— Миша, — начинаю я. Получается слишком тихо, настолько голос сел. Прочищаю горло, решительно поднимаю взгляд и спешно продолжаю: — Миша, пожалуйста, поверь, я сделала это не со зла. Просто отбрось гнев и пойми меня. Я действительно очень сильно любила тебя. Ты не знаешь, как это, — акцентирую на этом и вижу, как он с силой стискивает челюсти. — Не знаешь, как это больно, когда нет взаимности, — мой голос набирает эмоциональности. Становится практически отчаянным. — Ты говорил, что семья для тебя главное… Говорил, что я отобрала у тебя самое важное… Но, Миша… Миша… Миша… — чувствую, что задыхаюсь, и слезы застилают взгляд. Последнее, что отчетливо вижу — Тихомиров как будто бы вздрагивает. — Я не хотела сделать тебе больно… Клянусь…