Непобедимый. Право на семью

Тодорова Елена

Вспомнив, что рядом находится диспенсер с салфетками, нащупываю его и выдергиваю одну.

— Роды начались внезапно. На два месяца раньше срока, — продолжаю, уже не глядя на него. — У меня открылось сильное кровотечение… Были проблемы, в общем… И я попала в реанимацию… Потом долго восстанавливалась… Решила, что сообщу тебе, как полностью окрепну… Но после этого начались проблемы у Егорки… Все силы на него уходили… И, знаешь, первый год… Он как в тумане прошел… Ты не представляешь, как тяжело с ребенком… — понимаю, что лучше бы этого не говорить,

но назад не воротишь. Опасливо смотрю на него. Ловлю нечитаемый взгляд. — Не обижайся, пожалуйста. Я готова на любые уступки. Правда.

С шумным выдохом замолкаю и поднимаю чашку, чтобы с помощью кофе избавиться не только от сухости во рту, но и от волнения. Уповаю, что сработает по стандартной схеме.

— Я хочу быть с сыном все время, что у меня есть. Двадцать четыре часа в сутки, — говорит Тихомиров. — Узнать о нем все. Как он спит, как и во сколько он просыпается, что делает в течение дня, что любит, чего боится, чем интересуется. Все, — каждое слово с особым усилием произносит. Я киваю, соглашаясь. Пока он не задает очевидный и вместе с тем неожиданный вопрос: — Как ты можешь мне это обеспечить?

«Двадцать четыре часа в сутки…»

Только сейчас понимаю, что он имеет в виду. И… Не знаю, что на это ответить. Тихомиров тем временем давит взглядом. Кажется, он меня по-настоящему ненавидит. Сердце разрывается, когда впитываю эти чувства с его стороны.

— Ты можешь приходить, когда захочешь… — лепечу то же, что и днем.

— Нет, приходящим папой я не буду. Меня это не устраивает, — звучит еще жестче, чем до этого.

Я сглатываю и с трудом делаю вдох.

Его взгляд убивает меня самым изощренным и мучительным способом.

— Чего же ты хочешь, Миша? Что тебя устроит? — спрашиваю едва слышно.

В груди все стынет в ожидании ответа. А Тихомиров даже не моргает.

— Вы полетите со мной в Москву. Будете жить в моей квартире.

— Зачем? — резко выдыхаю, потому что меня вдруг захлестывает гнев. — То, что есть Егор, ничего между нами не меняет, — горжусь той твердостью, которую выдает мой голос. — Я не хочу быть с тобой. Ничего не изменилось, Миша.

Раньше эмоции всегда летели лишь с моей стороны. Сейчас же… С его стороны такая волна идет, с трудом отражаю. Сталкиваемся. Трещим. Пока я не понимаю, что он все же сильнее.

Это не то что лишает меня дара речи… Потрясает до глубины души.

— Я не говорил, что хочу быть с тобой. Ты права, между нами ничего не изменилось, — таким жестоким он со мной никогда не был. Даже в первые секунды, когда узнал о сыне… Даже тогда не было столько горящей ненависти. Неосознанно обхватываю себя руками. Но это, конечно же, не помогает справиться с той болью, что он во мне вызвал. Не просто старые раны вскрыл. Он наделал новые. И в этот раз все намного хуже, как бы я себе не врала. — Ты будешь жить в моем доме только для того, чтобы у Егора были отец и мать. Нормальная семья. Спать с тобой я не планирую.

После этих слов мне не только больно, но и мучительно

стыдно становится.

— Отлично, — хриплю в ответ. Сама не понимаю, на что подписываюсь. Все внутри шумит и колотится. — С таким раскладом я согласна, — говорю, даже не пытаясь обдумать свое решение.

Тихомиров сразу же поднимается.

— Паспорт дай, — требует так же резко. — И на Егора свидетельство. Я займусь билетами.

Все еще нахожусь в подавленном и отрешенном состоянии, когда иду в комнату за документами и выношу их Мише.

— Начинай собирать вещи, — бросает он и уходит, оставляя в моей квартире вторую нетронутую чашку кофе.

Я еще некоторое время стою. Просто не в силах пошевелиться. Пока на кухне не появляется мама, а следом за ней и папа.

— Что решили?

— В Москву поедем, — сообщаю якобы легким тоном и принимаюсь суетливо убирать со стола.

— Когда?

— Не знаю, — будто мне это не важно. — Миша сказал, что закажет билеты.

— А в Москве что? — допытывается папа. — Снова восстановишься в своем университете?

— Угу, придется.

— Ну, — тянет мама. — Я даже рада, честно говоря. Будете рядом с нами. Не нужно будет мотаться.

Мельком улыбку ее ловлю.

— Ну да, — соглашаюсь я. — Только жить мы будет у Миши. Не знаю, как долго… Может, до следующего отъезда в Майами… Забыла спросить, когда у него следующий бой… И сама не помню уже… Читала же… Ладно, неважно, — отмахиваюсь от этих мыслей. — В любом случае, недолго пробудем вместе. Миша просто хочет восполнить потерянное время.

— Не нравится мне это. Ты не обязана у него жить, — озвучивает свое мнение папа. — Он угрожал тебе? Если обратиться к адвокату, любой суд защитит твои права, невзирая на факт сокрытия ребенка.

— Нет, пап, нет, — спешу остановить его жесткий тон. — Миша мне не угрожал. Попросил, — привираю, конечно. И очень сильно. Но мне кажется, в данном случае эта ложь оправданна. — Ни мои права, ни личные границы не будут нарушены, — сама в этом до конца не уверена и все же заверяю родных. — Поживем некоторое время просто, как соседи. Понаблюдаем за Егоркой. Миша считает, что у него должны быть оба родителя. И… Я с ним согласна, конечно же.

— Ты уверена? — в голосе папы не только настороженность, но и тревога отражается.

— Да, конечно, — киваю для пущего эффекта. — Главное, что нет больше этих разговоров о свадьбе и… — судорожно перевожу дыхание. — И всего такого прочего, — выдавливаю улыбку. — Миша принял мою позицию. Все, что было раньше… это… Это все в прошлом. Давно. Я довольна тем, как все сложилось. Лучше трудно представить! Теперь точно все будет хорошо. Все счастливы, спокойны, без мук совести.

Когда заканчиваю говорить, чувствую себя так, словно несколько километров непрерывно бежала.

— Я переволновалась, — поясняю с улыбкой. Обмахиваю себя ладонями, словно это поможет снизить подскочившее давление и обеспечить мои легкие достаточным количеством кислорода. — Но все закончилось идеально.