Непобежденные

Азаров Илья Ильич

«Пожалуй, — подумал я, — ему можно и поважничать…»

Продолжительная килевая качка вызвала у части экипажа приступ морской болезни. Но ни с одного боевого поста не поступило донесения о выходе из строя боевых номеров. Сознание ответственности придавало каждому силы, помогало всем, не исключая молодых краснофлотцев, выдержать испытание.

Порой шел дождь. С наступлением темноты объявили готовность № 2. Я несколько раз заходил в каюту, но оставаться в ней не мог: под ногами раскатывалась вода, а кресло «ездило» из одного конца каюты в другой. Глухие удары, хотя и редкие,

создавали в каюте иное впечатление, чем на мостике. Казалось, вот-вот от сотрясения развалится корабль. О сне не могло быть и речи.

После полуночи шторм стал постепенно стихать, волны же продолжали буйствовать. На мостике светились циферблаты многочисленных приборов.

Комиссар Квашнин восторгался самоотверженностью зенитчиков.

— Леерные концы выручили многих, — сказал он, — иначе не избежать бы ЧП.

Корабельный штурман старший лейтенант В. И. Иванов тщательно рассчитал время прихода к расчетной точке, где должен был находиться тральщик для проводки эсминца по фарватеру в Севастополь, и с горечью доложил, что придем в назначенное место уже после рассвета.

Когда мы подошли, тральщика не оказалось. Из Севастополя приняли радиограмму с указанием отойти к Синопу до темноты.

Командир с досадой проговорил:

— Придется до вечера быть одиноким объектом для фашистских самолетов. Они не оставят корабль без внимания… Наши же истребители вряд ли смогут прикрыть нас.

— А что, если без сопровождения тральщика идти в Севастополь? — спросил я. — Не сойдем с фарватера? На мины не попадем?

— Ходили не раз по этому фарватеру, знаем его.

— Ну, а все-таки — прошли бы сами?

— Конечно. Штурман у нас опытный. Но… радиограмма Севастополя!

Я спросил штурмана Иванова:

— Без тральщика пройдем? Не задумываясь, он ответил:

— Безусловно!

Ворков был прав: находиться весь день в море на расстоянии не таком уж далеком от крымских аэродромов гитлеровцев не менее рискованно, чем следовать по фарватеру без тральщика.

— Ну что ж, — обратился я к командиру корабля, — пойдем в Севастополь.

Капитан-лейтенант вопросительно посмотрел на меня недоумевая. Я добавил:

— Запишите в вахтенный журнал мое решение идти в Севастополь.

По выражению лиц всех окружавших меня на мостике я понял, что принятое решение пришлось по душе.

Командир сразу приказал:

— Петухову на руль!

— Есть на руль!

Старшина 2-й статьи Петухов, худощавый, рыжеватый и веснушчатый, слыл одним из лучших рулевых. Не переставая улыбаться, он встал за руль.

Сергей Степанович сообщил радиограммой о выходе в Севастополь.

Я любовался старшиной. Он ни на секунду не отрывал взгляда от гирокомпаса, руки Петухова с необычайной сноровкой действовали рукояткой манипулятора, не давая кораблю отклоняться от курса.

Глядя на компас и вперед по ходу корабля, Ворков неожиданно громко предупредил:

— Вправо не ходить!

— Есть, вправо не ходить!

Мы знали, что батареи противника обязательно обстреляют наш эсминец. Не было еще случая за последнее время, чтобы корабль, входивший днем в Севастополь, не обстреливался.

Все настороженно ждали…

Едва

легли на Инкерманский створ, как вражеские батареи открыли огонь. Снарядные всплески появились по носу и корме. Опять залп. Еще… Еще…

Руки мои все крепче сжимали холодный металлический поручень ограждения ходового мостика, у которого я стоял. Тревога за людей, за корабль, за благополучный исход в эти мгновения особенно усилилась.

Ведь теперь я лично нес ответственность за прорыв «Сообразительного» в Севастополь.

Пристально смотрю на сосредоточенного Воркова. Он не горячится, но мне понятно его состояние. Применение артиллерийского зигзага, позволяющего избежать пристрелки, исключалось, так как вокруг минное поле.

Но вот слышу перезвон машинного телеграфа. Ворков передает:

— Самый полный ход!

И, быстро взглянув по курсу, спрашивает у рулевого:

— На румбе?

Старшина ответил. Командир приказал, как мне послышалось, довольным голосом:

— Так держать!

— Есть, так держать!

Сергей Степанович очень правильно поступил, предусмотрев в резерве часть скорости корабля. Как только батареи противника пристрелялись, корабль дал самый полный ход. Залпы легли за кормой. Эсминец проскочил зону огня.

Обстрел прекратился. Напряжение спало. Стало так радостно, что я не выдержал и несколько возбужденно сказал Воркову и Квашнину:

— Да, действительно все вы тут везучие!

И не мудрено. Блестящая боевая выучка, прекрасно воспитанный и натренированный личный состав — отсюда и «везучесть»!

Эсминец «Сообразительный» прошел в годы войны 60 тысяч миль без среднего ремонта. 200 раз он выходил на боевые задания — обстреливал занятое противником побережье, высаживал десанты, конвоировал транспорты, на которых были перевезены десятки тысяч бойцов и тысячи тонн военного груза. Более 13 тысяч раненых и эвакуированных вывез корабль из осажденных Одессы и Севастополя.

«Сообразительный» отразил свыше ста атак авиации противника, сбил пять самолетов врага. Сам же корабль не получил ни одного попадания бомб, торпед и снарядов. Не имел также личный состав эсминца ни одного убитого и раненого за всю войну.

Боевые заслуги эскадренного миноносца «Сообразительный» увенчаны славой — он удостоен звания гвардейского.

На воздушных маршрутах

Трудно переоценить ту помощь, которую оказывала авиация всем родам войск, оборонявшим Севастополь.

Читатель уже имел возможность убедиться, что я в основном рассказываю о действиях военных моряков во время обороны Главной военно-морской базы. Надеюсь, что никто не поставит мне в укор такое ограничение рамок повествования, ибо оно естественно: я пишу о тех, с кем бок о бок воевал, о том, чему в большинстве случаев был прямым или косвенным свидетелем. И именно потому я не могу не рассказать в этой книге о действиях авиаторов, которые, независимо от того, в состав каких авиационных соединений они входили, не раз выручали моряков из неминуемой беды, всеми способами и силами осуществляли главную общую задачу — громили ненавистного и сильного врага.