Непохожие близнецы
Шрифт:
Представляю, как скривился бы Мешков, услышав, как я, гуляя по улице, разговариваю с Таней Кузовлевой совершенно свободно на английском языке. Вопрос весь в том, как сильно меня надо треснуть чем-нибудь по голове, чтобы я заговорил по-английски. И кто согласится это сделать? Сообщника в этом деле мне будет найти, конечно, полегче. В нашем дачном поселке, пожалуй, каждый из ребят треснет с удовольствием меня чем угодно по голове, только я боюсь, что меня треснут с большей силой, чем это необходимо для овладения английским языком...
– Снижай
– услышал я голос Тулькина, неслышно появившегося на чердаке.
– Не хотят тебя выкупать за шесть тысяч.
Я ещё продолжал думать об изучении английского языка с помощью удара по голове, на что я решился пойти только из-за Танечки Кузовлевой, поэтому я не сразу сообразил, о чём мне, собственно говоря, говорит Тулькин.
– Цену, говорю, снижай, - повторил Тулькин.
– Не хотят тебя выкупать за такие деньги.
– А кто тебе сказал, что меня не хотят выкупать?
– сообразил наконец я, о чём идёт речь.
– Тишина, - объяснил Тулькин.
– Какая тишина?
– Слышишь?
– спросил Тулькин, приникая к чердачному окну.
За окном было темно и действительно тихо. Не вообще тихо, а тихо в смысле того, что шума вокруг моего похищения не было никакого. Слышно было только, как Дерябин-Скрябин играл дома на рояле, а на даче у Мешкова орал магнитофон.
– Тишина ещё ни о чём не говорит, - сказал я неуверенно.
– У вас не говорит, а у нас, детективов, всё говорит: обрывок газеты, оставшийся на месте преступления, окурок, пуговица, трамвайный билет могут нам рассказать больше, чем сам преступник. Наобещал с три короба: паника будет! Милиция будет! Ищейки будут! Урра будет!.. Знал бы, что так получится, лучше сидел бы дома и смотрел бы детектив.
– Ты подожди, Тулькин, - сказал я, - ты про письмо скажи, ты подбросил письмо?
– Конечно, подбросил.
– На кухню?
– Как договорились.
– А на кухне кто-нибудь был в это время?
– Сашка всё время торчал. Потом он полез в шкаф, а я в это время - раз! И письмо на полу! Твой брат его поднял! Я дёру!
– Значит, началось...
– сказал я.
– В том-то и дело, - ответил Тулькин, - что ничего почему-то не началось.
– Как не началось?
– Очень просто, - пояснил Тулькин.
– Как только ваш Сашка поднял письмо, он сначала бросился к окошку, чтобы посмотреть, кто бросил письмо, но я уже к этому времени спрятался. Тогда он с этим письмом побежал в комнату. А я тогда обогнул вашу дачу с другой стороны, побежал домой, вынес на улицу стул и стал ждать. Слышу, у вас в гостиной телек работает... Минут пять сидел ждал. Вот, думаю, Сашка письмо принёс твоему отцу или матери. Вот они его прочитали! И вот в панике выскакивают на улицу, как ты обещал.
– Ну, а они что?
– спросил я с нетерпением.
– Что они?.. Я сижу, а они не выскакивают!.. А телек работает... Детектив передаёт...
– А почему же они не выскакивают?
– спросил я с каким-то чувством растерянности.
– Наверно, решили сначала досмотреть
– Твоё счастье, Тулькин, - сказал я, сжимая кулаки, - что у меня руки связаны, а то бы я тебе за такие слова... Это ты бы, может быть, не выскочил, всё сидел бы у телевизора, если бы у тебя сына украли, а мои родители выскочат, вот увидишь, просто ещё мало времени прошло.
– Мало времени? Пять минут бежал! Десять ждал! Пять минут обратно! И ещё три минуты с тобой разговариваем! Да за это время весь наш дачный посёлок можно было поднять на ноги!
Я промолчал. В словах Тулькина была какая-то неприятная для меня логика. За это время в дачном посёлке, по моим расчётам, обязательно должен был подняться настоящий переполох. Но кругом было так же тихо, как и до моего похищения.
– Ничего не понимаю...
– Я действительно ничего не понимал.
– Почему же меня не выкупают?..
– А чего тут непонятного? Не стоишь ты шести тысяч. "Москвич" стоит, а ты нет.
– А при чем здесь "Москвич"?
– А при том, сам же говорил, что твой отец завтра должен выкупить в магазине свой "Москвич", - сказал горячо Тулькин.
– Если твой отец выкупит тебя в первую очередь, то он останется без денег, и у него пропадёт очередь на машину, а если он выкупит сначала машину, то ты не пропадёшь, ты же сам написал, что находишься в безопасном месте.
– Значит, ты думаешь, что они сначала выкупят машину?
– Конечно, машину, а потом займут денег и выкупят тебя.
– Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать? (Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.) А ты знаешь, - сказал я, - как неприятно здесь сидеть?
– Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться, сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит.
– То говорил, я мало запросил, теперь - много... А почему пятьдесят?
– Хватит с тебя, - объяснила мне темнота голосом Тулькина.
Я обдумал предложение Тулькина и сказал:
– Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили... Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп - это тысяч шесть.
– Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, - сказал Тулькин.
– У них свои цены, у нас свои...
– Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей?
– простонал я вслух.
– Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся... Сейчас я напишу ещё одно письмо, - сказал Тулькин.
– Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят.
– Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана пиджака блокнот и вечное перо.
– Чтоб меня уценивать!..
– сказал я.
– Да ни за что на свете!
– Пятьдесят!
– предложил Тулькин.
– Шесть тысяч!
– сказал я.
– Я эту цену для Тани назначил. Чтобы она знала, что я чего-то стою.