Непокорённый
Шрифт:
Троекуров сначала смеялся над довольно схематичным рисунком, выполненным неумелой рукой милиционера, но когда для сравнения составили аналогичный портрет с самого Кирилы Петровича, и сравнение было не в его пользу, Троекуров задумался, затем порвал бумагу и приказал охране найти учителя, живого или мертвого, но Дубровского уже и след простыл.
_______________________________________________________________________________
* - Жду вас к 19:00 в оранжерее. У меня к вам серьезный разговор (укр.)
Глава X
«О temporal
В это же время из эмиграции вернулся наследственный глава цеха индпошива граф Верейский. В еврейский период жизни он сильно истосковался по фактической родине и теперь с удовольствием дышал выхлопными газами, стоя на балконе родового хрущевского гнезда, и с умилением взирал на копошащихся в мусорном баке лиц в оранжевых куртках, узнавая в них бывших представителей местной интеллигенции.
Однажды, увидев человека, натравливающего на вялосопротивляющихся бомжей своего нового бультерьера, Верейский опознал в нем прежнего коллегу Кирилу Троекурова. Верейский окликнул его и пригласил к себе в гости.
Через минуту они уже обнимались в прихожей, и собака клацала зубами и вытирала передние лапы о домашний халат Верейского.
За стаканом французского коньяка, по поводу встречи, Троекуров похвастал фотографией своей дочери, сделанной для обложки украинского аналога «Плейбоя», журнала «Бабограй», после чего Верейский пригласил его вместе с дочерью поужинать в новом престижном ресторане «Галушка». Там они вечером и встретились.
Раньше это заведение называлось «Українські страви» и пользовалось большой популярностью у мужской части населения, поскольку здесь всегда можно было распить принесенные с собой спиртные напитки прямо под надписью, строго запрещающей оное действие, и закусить фирменным блюдом — сосисками с капустой, нехитрым изобретением немецких солдат.
Теперь здесь все было иначе. Там, где в прежние времена висел плакат «Покупатель всегда неправ!», неоново светилась надпись Welcome! на кириллице, чуть ниже — украшенный полотенцем для рук, портрет Т.Шевченко, а под ним на столе — буханка хлеба и соль на славянском журнальном столике.
Живописный казак с вековой печалью в глазах встречал клиентов на входе. На мохнатой груди его проглядывал большой православный крест, бритая голова с оселедцем и пейсами производила неизгладимое впечатление на входящих.
Наиболее важных клиентов обслуживал лично глава ресторана, почетный чекист и георгиевский кавалер Иван Иванович Небеда.
Ни к чему не обязывающий секс с Марьей Кириловной в мужском туалете между танцами заинтересовал стареющего пуританина. Интерес этот быстро перерос в последнюю любовь, и Верейский сделал отцу Маши официальное приглашение. Двойное гражданство и счет в швейцарском банке заранее определили положительный ответ Кирилы Петровича. Судьба Марьи Кириловны была решена.
Поставив дочь перед свершившимся фактом, Троекуров и слышать ничего не захотел о простатите и половой слабости Верейского. Он собственноручно выстрогал дочке имитатор и назначил помолвку на следующей неделе.
______________________________________________________________________________
* -
Глава XI
С трудом сдерживая слезы, держа в руках кусок деревяхи, расстроенная Маша нажимала им на клавиши своего фортепиано и пела ноты, когда внезапно ощутила проникновение.
— Опа, Маша! Я — Дубровский! — тихо раздался сзади знакомый голос; Маша разрыдалась.
Тяжело дыша и еще больше распаляясь от ревности, Дубровский выслушал сбивчивое повествование раскачивающейся Марьи Кириловны о грозящем ей физиологическом несчастье.
— …У…б…ью!!! — в кульминации чувств, не сдерживаясь боле, громко крикнул Дубровский и убежал.
Услышавши шум, в комнату ворвался Кирила Петрович с охраной. Маша с растрепанными волосами, измученная, но счастливая, сидела за фортепиано, держа в руках подарок отца и смеялась.
— Ну вот и славно, дочка! — сказал Троекуров, — теперь дело за свадьбой.
Глава XII
«Was ist das?»*
(Ницше)
По главной городской дороге мчались три авто с тонированными стеклами. Впереди и сзади ехали два джипа с охраной, в центре — шестисотый, в котором сидела Марья Кириловна, пристегнутая, на всякий случай, чтоб не сбежала, наручниками к отцовой руке. Она то и дело бросала беспокойные взгляды на проносящиеся мимо машины, ища глазами «Land Rover» Дубровского.
Город жил своей обыденной жизнью. То и дело, обдавая тупой музыкой, мелькали иномарки с торчащими из окон стволами, битком набитые незнакомой братвой, но Владимира среди них не было.
Тем временем свадебный кортеж приехал в церковь. Там жених уж их ожидал. Вышед на встречу невесты, он был поражен ее бледностию и странным видом деревянного предмета, который она держала в руках вместо цветов.
Они вместе вошли в холодную очищенную охраной церковь; за ними заперли двери. Священник вышел из-за алтаря и тотчас же начал. Когда он кончил, Марья Кириловна уже ничего не соображала. Священник обратился к ней с обычными вопросами, она содрогнулась и обмерла, но еще медлила, еще ожидала; священник принял ее за дурочку, и, не дождавшись ответа, произнес неотвратимые слова.
Обряд был кончен. Она сплюнула холодный поцелуй немилого супруга, и все еще не могла поверить, что жизнь ея была навеки окована, что Дубровский не прилетел освободить ея…
А как тут прилетишь, когда в голове у тебя дырка, ты лежишь, на бетоне взлетной полосы, и глядишь не мигая в голубое небо, и ветер уносит прочь твой авиабилет, твой последний счастливый билет, которым ты уже никогда не воспользуешься…
Как читатель, наверное, догадался, Дубровский был мертв. В тот час, когда он поднимался по трапу, чтобы летать и спасать свою возлюбленную, киллеры, нанятые коварным Троекуровым, подъехали на джипе прямо к самолету, в упор расстреляли Дубровского и скрылись в неизвестном направлении.