Непонятные

Каипбергенов Тулепберген

Толпа заволновалась, загудела, и тут к ней обратилась Кумар-аналык:

— Дети мои! Верно говорит Зарлыкджан! Не закрывайте ворота, ведущие к народу! Не забывайте: у того, кто служит чужому хану, ногти тупеют, как на камне сточенные! Подумайте, дети мои!

Гонец грубо ткнул плеткой в бок Аскар-бию:

— Женщина без мужа — что лодка без весел, останови ее! Заткни ее поганый рот!

— Э-э, не те вы речи держите, Кумар, не те! Уж нам-то известно: те, кто служит хану, пребывают в довольстве и сытости! — закричал степняк в рваной одежде. — Нам, бедноте, тоже хочется попробовать иной жизни,

поесть досыта!

— Верно, верно! До каких пор нам маяться, крошки во рту лишней не иметь! — поддержали степняка несколько человек.

— Уберите отсюда Кумар! — прошептал Аскар-бий своим приближенным.

Два джигита двинулись к Кумар-аналык. Толпа зароптала — сначала робко, потом все более громко и грозно, в ней началось движение, не предвещавшее ханским нукерам ничего хорошего. Люди мешали страже приблизиться к ней. Пока стража пробиралась сквозь людскую стену, Кумар-аналык и Зарлык вскочили на коней и понеслись к ближнему холму. Ханские нукеры бросились следом, но вскоре попридержали коней: из-за холма появились всадники, они взяли беглецов в кольцо и скрылись в северном направлении, там, где были казахские степи.

Опасаясь гнева толпы, есаул хана принялся увещевать:

— Мусульмане! Хан щедро вознаградит тех, кто верен ему.

— Джигиты, не верьте! — крикнул Генжемурат. Он оказался в середине толпы. — Его слова лживы! Не предадим Ерназара! Это большой грех — предательство!

— Слушайте мои приказы, я командую, когда нет Ерназара! — Фазыл ожег коня нагайкой, очутился рядом с Генжемуратом, дважды стеганул и его.

Генжемурат расшвыривал нукеров, но они лезли и лезли на него: вырвали поводья, стащили с коня. Генжемурат грозил Фазылу кулаками, посылая ему проклятья.

Фазыл подъехал к ханскому есаулу:

— Не успокоюсь, пока не заткну глотку этому прихвостню Ерназара!..

— Вы истинный сын ислама и хивинского хана! Хвала вам!

6

Казалось бы: когда небо скрыто от тебя, что из того, что оно бескрайнее и широкое?.. Когда солнце не светит тебе, что из того, что оно в урочный час восходит и заходит?

Выросший на приволье, в безбрежной степи, Ерназар только теперь, впервые в жизни, постиг, как прекрасна синяя бездонность неба, распростертого над головой. Какое счастье каждый день видеть солнце! По утрам оно золотым огнем поднимается из-за горизонта, вечерами ускользает, ныряет в море, зажигая его то багровым, то светлым пламенем.

Небо в зиндане — величиной с кулак, едва голубеет наверху в маленькой круглой дыре. Ерназар потерял счет дням и ночам. Время будто остановилось, он в полном одиночестве. Ни одна душа, похоже, не интересуется им. Напоминает о том, что где-то все-таки есть люди, есть движение, есть жизнь, лишь стражник. Трижды в день приносит он Ерназару хлеб и воду, пять раз сообщает, что наступило время намаза.

Стражник привык к Ерназару, стал перекидываться с ним словом-другим. Желая приободрить Ерназара, он как-то шепнул ему украдкой:

— Не горюй, раб божий! Утешайся тем, что этот зиндан не для тех, кого приговаривают к смерти! Авось останешься в живых…

День бежал за днем. Ерназар начал отчаиваться, терять надежду выбраться когда-нибудь из этого сырого

каменного колодца.

Однажды открылась дверь и ему велели следовать за охраной.

Ерназара привели в пустое и запущенное помеще ние. Навстречу ему поднялся турецкий ахун. Он оказал этот знак уважения Ерназару против воли: чужое страдание, видно, не может оставить никого равнодушным… Обросший, худой — кожа да кости, на руках и ногах позвякивают кандалы, но взгляд… Пронзительный, гордый взгляд человека непокорившегося.

Ерназар сразу узнал ахуна, вспомнил его предсказания, их встречу неподалеку от восточных ворот города. У него побежали мурашки по спине. Ахун поздоровался, пригласил Ерназара присесть, и тот примостился на полу у стены.

— В чем ты провинился, Ерназар, что терпишь такие муки?

У ахуна был смиренный вид и сострадательный тон. Но чутьем, которое было обострено страданием, Ерназар понял: ахун притворяется, ему все известно. Ерназар, совладав с негодованием и отвращением, ответил с достоинством:

— Не знаю.

— Выходит, сон-то твой был в руку… Видеть себя голым во сне очень плохо. Не к добру. Но, помнится мне, я ничего не сказал тебе тогда еще об одной примете: бог дает людям такие большие глаза, как у тебя, чтобы в них поместилось много слез… Если не станешь осмотрительным, вся жизнь твоя пройдет в слезах да бедах… И у матери твоей огромные глаза, потому-то ей и досталась вдовья доля.

— Что суждено богом, то и сбудется… Нехорошо, однако, бить лежачего. Не подобает это человеку духовному.

— Умен ты, остер на язык. Но слова, сколько их ни трать, не превратятся в ключ от твоих кандалов. — Ахун долго хранил угрюмое молчание, потом спросил:- Где ты учился, кто тебя воспитывал?

— Мать… и учила, и воспитывала. И я горжусь этим!

— В какой колыбели ты вырос?

— В которую клала меня мать. Когда я родился, в нашу юрту принесли колыбели и узбек, и казах, и туркмен, и русский. Мать поочередно клала меня во все эти колыбели.

Ты упрям. Не прост ты! Характерец у тебя не легкий… Хлебнешь горя, много камней обрушится на твою голову. Выдержишь ли?

— Позаимствую силу у матери.

— Что ты, как попугай, заладил-«мать», «мать»! — передразнил ахун Ерназара с раздражением. — Послушай-ка, я расскажу тебе одну поучительную историю. Жил-был один джигит, вот такой же, как ты; он тоже преклонялся перед своей матерью; она, как и твоя, была вдовой. Однажды ему взбрело в голову, что все почести и уважение, которые он до сих пор оказывал матери, ничего не стоят. Он решил отвезти свою матушку в Мекку, да не в арбе какой-то, а на собственных плечах! Посадил он мать на шею и тронулся в путь. Навстречу — шейх: «Куда путь держишь, джигит?» Джигит подробненько ему обо всем и поведал, а шейх ему на это: «Ну и глупец! Чем самому мучиться, тащить эдакий груз на шее, и мать мучить, лучше бы сосватал ей старика вдовца!..» Мать обрадовалась: «Ойбой, мой шейх! Да благослови тебя бог! Вразуми моего сына, такой он непонятливый да недогадливый». — Ахун улыбнулся двусмысленной улыбкой… — Вот так-то, Ерназар! Я усматриваю большую мудрость в этой истории! Если бы ты отдал свою мать замуж за какого-нибудь почтенного аксакала, ей-богу, проку для всех было бы куда больше!