Непорочные в ликовании
Шрифт:
И была тишина за дверью, но Ф. тишине не поверил. Черт побери, отчего бы ему верить тишине?! Он позвонил еще и ждал довольно долго, шагов он не услышал вовсе, но сразу прямо от двери его негромко и осторожно спросили:
— Кто?
— А и вправду: кто бы это мог быть? — сказал Ф.
— Это ты, Ф.? — сказала Ванда из-за двери, узнав его голос.
— Я тоже спрашиваю себя об этом, — сказал он.
— Ты там один?
— Нет, я привел с собой всех друзей детства в виде разрозненных воспоминаний, — Ф. говорил. Реплики их были, будто скоротечные
— Ф., уходи, — сказала Ванда и открыла дверь.
Ф. взглянул на нее и был ослеплен, ошеломлен неброской обыденною красотой Ванды.
— Почему? — сказал он.
— Я тебя не пущу, уходи! — повторила она.
— Разве ты меня не ждала?
— Я и сейчас жду. Но только не тебя, — сказала Ванда, отступая.
Это было жестко, бестактно, безжалостно. Этих женщин никогда не поймешь, сказал себе Ф. и шагнул вслед за Вандой.
— Только на минуту, — пробормотала она.
— На минуту, — повторил он.
— Закрой дверь, — сказала она.
Ф. подчинился. Они прошли через прихожую по узкому коридору в гостиную.
— Ты, правда, меня не ждала? — спросил Ф.
— Я, правда, жду не тебя.
Все это еще может быть и выдумкой, сказал себе Ф., его долго не было, а тут он вдруг появился, досада гложет ее, и Бог знает, что может сделать или что может выдумать женщина от одной только досады!..
— Значит, ты здесь живешь? — сказал Ф., оглядываясь.
— Ты всегда был мастером никчемных вопросов, — сказала она. Тусклой неподвижной сурьмою блестели глаза Ванды, темные и непокорные.
— Сколько у тебя здесь комнат? — снова спросил он никчемно.
— Три, — ответила Ванда.
— Ты всегда умела наложить свой отпечаток на все свои жилища, — Ф. говорил, жарко и неотрывно глядя на Ванду.
— Мне всегда хотелось, чтобы самое временное и случайное казалось постоянным и незыблемым.
— Ты все для этого делала всегда.
— Для чего?
— Чтобы казалось, — Ф. говорил.
Он шагнул к ней, хотел положить ладонь на ее лицо, хотел притянуть ее к себе, обнять за шею, за талию, много еще всякого мгновенно вообразил себе Ф., но она ускользнула, отстранилась, и он остановился на полпути.
— Не надо, — сказала она.
— Почему? — сказал он.
— Потом, — сказала она.
Что будет потом, он не понял; было ли это обещание чего-то или, наоборот: намерение потом объяснить что-то неприятное, что сейчас хотелось просто отложить на будущее? Второе, пожалуй, даже вероятнее, решил Ф. С нею никогда нельзя расслабляться, с нею всегда поединок; когда же закончатся все поединки? все битвы, когда же наступят затишья? когда же наступит — пусть не мир (и не меч) — но лишь перемирие? сказал себе Ф. Но ответа у него не было, ответа вообще не было, и уж, тем более, ответа он не знал.
— Я плохо теперь стал понимать, что такое «потом», — сказал Ф.
— Уходи, — сказала она спокойно.
— Дудки! — возразил он.
— Я, правда, говорю: проваливай!
— Я все равно тебе не верю.
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
—
— Той меня уже не существует.
— Почему?
— Я другая.
— Это я понял. Но почему?
— Я теперь не одна.
— Кто у тебя есть? — нахмурился Ф.
— Может, тебе это будет неприятно… У меня есть мои ребята, о которых я должна заботиться, потому что без меня они пропадут. Или, по крайней мере, им будет гораздо труднее.
Ему это не было неприятно, ему это было никак, пожалуй; хотя он ожидал услышать другое, и даже приготовился к тому своим внезапным и мгновенным напряжением.
— Театр, театр!.. — пробурчал он.
— Ты от этого слишком далек, Ф.
— Ты тоже далека, — возразил он. — Ты всегда была слишком в себе, в своих ощущениях и переживаниях. Ты сейчас прилепилась к этому, и тебе кажется, что ты вся в этом без остатка. А это самообман, и самое смешное или грустное, что ты это чувствуешь. Не можешь не чувствовать.
— Ты очень жесток, Ф., - помолчав, говорила Ванда.
— Разве ж это я жесток? — пробормотал Ф.
Он вдруг заходил по гостиной, он не знал, куда ему девать свои руки, быть может, это они во всем виновны, его руки, это им все что-то надо, что-то щупать, что-то ощущать, что-то теребить или бередить, чем-то наслаждаться… Так все и будет мир играть на засурдиненных моих нервах, сказал себе он.
— Я устала привыкать к тебе, отвыкать от тебя, потом снова привыкать, потом снова отвыкать. Я ничего этого уже не хочу. Мне это не нужно. Мне нужно не это, — сказала Ванда.
— Что тебе нужно? — спросил он.
— Ф., я наркоманка, — печально сказала она.
— Не верю, — покачал головой он.
— Ты не веришь, потому что решил, что я колюсь или нюхаю кокаин. Нет, это не то. Я сделала несколько спектаклей. Меня знают в этом городе. Обо мне пишут в газетах. Но мне этого мало. Мне кажется: вот я выпущу еще одну премьеру, и все займется, все подхватится, все вспыхнет… Всего лишь еще одна премьера — и все разгорится!.. И я готова работать для этого как сумасшедшая, как одержимая!.. Мне нужно лишь, чтобы на меня, нет — на нас, обратили внимание. И только-то!.. Разве это так много? Скажи, Ф., это так много? Я готова для этого пойти на все, даже на преступление. Я готова продавать себя!.. Я готова продавать душу, как это ни смешно и ни банально звучит!.. Вот видишь, с кем ты связался, Ф.!.. Или хочешь связаться!..
— Ванда, я хотел бы помочь тебе. Я очень хотел бы помочь тебе!.. — сказал он. — Если бы я мог, конечно…
— Чем же ты можешь мне помочь? Чем можно помочь наркоману? Понюшкой кокаина?
Ф. засунул руку к себе в карман.
— Но это еще не все, — сказала Ванда. — Нам предложили гастрольную поездку по ряду европейских стран на два месяца. Мы очень хотели поехать, мы хотели вырваться из этого ада, из этого безумия. Нам была обещана эта поездка. И вот сегодня совершенно неожиданно я получаю отказ. Представляешь? Нет, ты можешь себе это представить, Ф.?